§ 1. Дополнительные выборы

И хотя в это же время началась военная борьба против Версаля, Коммуна, увлеченная идеями выборности, решила срочно провести новые выборы.

Никакой острой нужды в довыборах не было. Коммуна и после ухода части ее членов оставалась достаточно многочисленной и прочно связанной с массами. Если еще оставались люди, которых надо было привлечь к ответственной работе, то это можно было сделать и без выборов. Заниматься новыми выборами значило просто отвлекать внимание и энергию на второстепенные дела, когда перед Коммуной стояла задача борьбы с Версалем и проведение крупных политических, социальных мероприятий. К тому же оставались не представленными в Коммуне только те буржуазные округа, которые не имели решающего значения в столице.

Мало того, нельзя было ожидать, чтобы население, только что проведшее общие выборы, будет снова активно участвовать в выборах. Трудно было бы мобилизовать половину города, для того чтобы доизбрать в Коммуну 22 человека. К тому же десятки тысяч избирателей были заняты на боевых линиях.

Заново проводить выборы значило снова ставить вопрос о задачах Коммуны, о ее правах и обязанностях, т. е. начинать дискуссию о сущности Коммуны, хотя речь уже шла о практических задачах.

Проведение дополнительных выборов осложнилось еще тем, что из-за военных действий они несколько раз откладывались. Сначала они были назначены на 5 апреля, затем на 10-е и, наконец, на 16-е. Тем временем ушло еще несколько членов Коммуны, поэтому решили доизбрать 28, а затем 31 человека. Выборы охватили 14 округов (из 20), иначе говоря три четверти населения должны были участвовать в голосовании, хотя в пяти округах надо было избрать лишь по одному человеку, и в пяти — по два человека. Надо было потратить много энергии для совершенно бесполезного дела.

Как и можно было ожидать, выборы прошли очень вяло. Там, где двадцать дней назад голосовали десятки тысяч человек, теперь пришли к урнам тысячи.

В трех округах (III, VIII и ХIII) не удалось выбрать ни одного человека. В буржуазных районах голосовало в 3—4 раза меньше, чем на выборах 26 марта; в рабочих кварталах участвовало в голосовании около половины — трех четвертей числа голосовавших на предыдущих выборах. В общем в одиннадцати округах, где были выбраны новые члены Коммуны голосовало 58 тыс. человек, а в предыдущих выборах участвовало в этих же округах 113 тыс., т. е. в 2 раза больше.

Было решено считать избранными всех, кто собрал половину голосов из числа голосовавших (т. е. не одну восьмую числа избирателей по списку, как было при прежних выборах). Так, например, Лонге был избран только одной тысячей голосов (1058); половина выбранных собрала меньше 3 тыс. голосов.

Такой итог выборов был несомненно неудачей. Эли Реклю пишет, что это было «большим моральным поражением»¹.

Вместо 31 человека удалось избрать только 20, кроме того, один из выбранных (Менотти Гарибальди) отсутствовал, а двое других (Брион и Рожар) отказались участвовать в Коммуне, считая, что они не получили достаточно голосов. Таким образом, Коммуна пополнилась на 17 человек.

Утверждение Коммуной дополнительных выборов вызвало выходку Феликса Пиа. Он заявил, что Коммуна «сама себя убивает, пополняя свой состав помимо выборов», и что такие выборы — «узурпация избирательных прав». Пиа демонстративно отказался от звания члена Коммуны. Это дезертирство вызвало резкое осуждение Коммуны. Оно рассматривалось многими как измена. Ж.-Б. Клеман предложил арестовать Пиа. Дюран предлагал собрать избирателей округа, где был выбран Пиа, и обсудить его действия. Через несколько дней Пиа милостиво согласился взять обратно свою отставку.

¹ Elie Reclus, La Commune au jour le jour 1871, p. 169.

Кто вошел в Коммуну по этим выборам? Вошли два видных члена Центрального комитета национальной гвардии — Арнольд и Виар (последний — бланкист, первый — ближе к прудонистам); несколько видных членов Интернационала — Серрайе, Лонге, Потье (будущий автор «Интернационала»), Жоаннар; журналист бульварного пошиба и яростный враг Генерального совета Везинье; художник Курбе; генерал Клюзере и др. Почти половина вновь избранных происходила из рабочей среды.

Таким образом, ко второй половине апреля число членов Коммуны равнялось 80 (исключая отказавшихся, отсутствующих - Бланки и М. Гарибальди, — арестованного шпиона Бланше и бывшего полицейского Э. Клемана).

Из этих 80 человек рабочих было 34, служащих — 12, интеллигентов и других — 34. Таким образом, большинство составляли рабочие и служащие (46 человек). Из них членов Интернационала было 37.

В партийном отношении бланкистов и близких к ним было 24 человека, прудонистов и примыкавших к ним — 22, социалистов (близких к научному социализму) — 3, якобинцев — 14 — 15 человек. Из 15— 18 человек, которые не занимали ясной политической позиции, около трех четвертей примыкало к «большинству» (т. е. к бланкистам и якобинцам).

Таким образом, дополнительные выборы не внесли никакого изменения ни в общий социальный характер Коммуны, ни в ее партийный состав.

§ 2. Политические декреты Коммуны в апреле

Коммуна имела в своих руках неограниченную власть и не считалась ни с какими прежними законами и обычаями.

Коммуна объединила работу своих членов с их деятельностью в соответствующих округах Парижа. Правда, кое-кто возражал против этого, например Дерер говорил: «...Как же вы хотите, чтобы человек был одновременно и в своей комиссии, и во главе своего округа?»¹ Но это возражение Коммуна не приняла во внимание. То обстоятельство, что члены Коммуны непосредственно руководили муниципальной работой, было исключительно важным. Работа общегосударственная была органически связана с работой на местах. Коммуна была тесно связана с населением. В ряде мэрий (главным образом в буржуазных округах) все служащие скрылись, поэтому пришлось организовать все дело заново. Мэрия I округа, например, была совсем брошена. Члены Коммуны, пришедшие в мэрию III округа, застали помещение оставленным на произвол судьбы. Все дела мэрии были запущены. Члены Коммуны и намеченные ими комиссии прежде всего обновили состав служащих, а кое-где набрали совсем новый персонал. При этом были приняты меры к снижению расходов по мэриям и упрощению всей системы. В III округе, например, вместо 17 служащих с общим окладом в 3525 фр. в месяц было набрано 9 человек с окладом в 1400 фр.²

Одна из первых задач, которые были возложены на муницппалитеты, касалась организации общественного призрения. На заседании Коммуны 13 апреля указывалось, что при прежней системе на 40 чиновников тратилось больше денег, чем на пособия 15 тыс. нуждающихся. В XIX округе из 250 тыс. ассигнования на общественное призрение 50 тыс. доставалось чиновникам. Теперь деньги, конфискуемые в домах призрения, начали передавать муниципалитетам.

¹ «Протоколы», стр. 175.

² «Journal officiel», 13/IV 1871.

Мэрия VIII округа (где мэром был член Коммуны Алликс) развернула целую программу социальных мероприятий в интересах трудящихся. Воззвание говорило, что «в ожидании разрешения социальной проблемы путем организации труда (чем занята Парижская коммуна)» мэрия принимается за организацию продовольственного дела, снабжение одеждой, жильем. В первую очередь мэрия приступила к организации трех новых столовых для рабочих¹.

На муниципалитеты были возложены большие функции военного характера. Муниципалитеты вели борьбу с дезертирством, производили набор батальонов, экипировку и вооружение национальной гвардии и пр., организовывали военные суды.

Муниципалитеты должны были проводить разные декреты Коммуны (о введении светского образования, об отделении церкви от государства и др.). Например, мэрия IX округа давала жителям разъяснения о квартирной плате². Ряд мэрий давал подробные указания о народном просвещении, сообщал об открытии новых школ и т. д. Мэрия XVII округа давала указания учителям, чтобы они применяли в школах только «научные и экспериментальные методы»³. Члены муниципальной комиссии XII округа объявляли приказ о снятии всех трехцветных флагов и замене их красными флагами Коммуны⁴.

Муниципалитеты контролировали выполнение декретов Коммуны. Таким образом, муниципалитеты рассматривались как прямые органы Коммуны⁵.

Иногда указывалось, что «в муниципалитетах слишком много мелких властей, соперничающих друг с другом...»⁶ Указывали, что некоторые муниципалитеты плохо функционируют.

На заседании 26 апреля Андриэ внес предложение, чтобы члены Коммуны в своих муниципалитетах ведали только вопросами обороны («так как в порядке дня — война, мы должны заниматься только войной»), с тем чтобы административными делами (акты гражданского состояния и т. п.) ведали специальные делегаты. Но решения на этот счет не было принято⁷.

К сожалению, у нас мало документальных сведений о работе муниципалитетов. Бесспорно, это была очень энергичная и разнообразная деятельность. Арну рассказывал, что в муниципальной комиссии его округа было 12 человек, это были рабочие, мелкие лавочники. Им платили по 5 фр. в день, многие зарабатывали бы гораздо больше на другой работе. «Они брались за работу с решительностью, удивительным усердием и чрезвычайной честностью»⁸. Раз в неделю муниципальная комиссия собиралась с членами Коммуны (своего округа). Члены комиссии внесли предложение раз в неделю на 24 часа отправляться на позиции, чтобы посещать свои батальоны. Арну отмечает трения между муниципалитетами, непосредственно подчиненными Коммуне, и советами легионов, подчиненными Центральному комитету.

¹ «Journal officiel», 12/IV 1871.

² Ibidem, 5/IV 1871.

³ Ibidem, 13/IV, 1871.

⁴ Ibidem, 9/IV, 1871.

⁵ См. «Протоколы», стр. 111.

⁶ Там же, стр. 101.

⁷ См. там же, стр. 272.

⁸ А. Арну, Народная история Парижской коммуны, стр. 223.

В другом свете рисует эти отношения Аллеман. Он тоже признает, что они были «довольно холодными». Он говорит: «В мэрии было два лагеря: один — вокруг мэра, другой — вокруг совета легиона. Вокруг мэра группировались умеренные и реакционеры, вокруг совета — все пылкие, все, кто мечтал о том, чтобы Коммуна стала правительством, не похожим на все предыдущие»¹.

Это положение не было, конечно, типично. Аллеман отмечает, что мэром был Режер, по его словам, «либерал и сторонник Иисуса» (действительно, Режер водил своего сына к причастию и пр.).

Центральный комитет национальной гвардии добивался ограничения муниципалитетов и укрепления легионных советов. Например, в одном письме Центрального комитета национальной гвардии к Коммуне обращалось внимание на то, что «в муниципалитетах — полный хаос» и поэтому рациональнее назначить просто одного чиновника. При этом ядовито указывалось, что члены Коммуны и так уже «обременены обязанностями» и поэтому не следует им поручать муниципальные дела². Центральный комитет национальной гвардии, как мы уже указывали, все время стоял на этой точке зрения.

В апреле Коммуна приступила к коренному переустройству суда. Магистратура была одним из наиболее непопулярных учреждении старого государства. Всю судебную систему надо было построить заново.

На заседании 30 марта Коммуна делегировала в судебное ведомство Эжена Прото «...для рассмотрения наиболее неотложных гражданских и уголовных дел и в особенности для обеспечения личной свободы всех граждан»³.

Первой судебной мерой Коммуны было сообщение от 16 апреля о том, что магистратура будет впредь выборной и что в ближайшее время будут проведены выборы мировых судей и членов коммерческих судов. Гражданам было предложено выставить своих кандидатов в мировые судьи, а коммерсантам — кандидатов в коммерческие суды.

На заседании 22 апреля был обсужден и принят общий закон, который провозглашал равный для всех суд, выборность судей и свободу защиты. Тем самым устанавливался суд присяжных. Функции общественного обвинителя возлагались на прокурора Коммуны. Характерной особенностью было то, что в присяжные избирались не вообще граждане, а только национальные гвардеицы. Поскольку этому суду подлежали политические дела (например, о заложниках, об агентах Версаля и пр.). Коммуна хотела, видимо, опереться на рабочие, революционные кадры.

¹ Жан Алеман, С баррикад на каторгу, стр. 43.

² «Autographe», Р. 1871, р. 39.

³ «Протоколы», стр. 31.

На заседании Коммуны Прото мотивировал это так: «Принцип избрания судей всеобщим голосованием, конечно, будет законом в будущем. Но в данном случае, так как приходится выбирать мировых судей, членов коммерческого суда, судей по гражданским и уголовным делам, так как приходится многократно устраивать выборы, — в данном случае мы не можем обращаться ко всему гражданскому населению. В данный момент мы обращаемся к национальной гвардии. Преимущество в том, что делегаты национальной гвардии — наиболее интеллигентные и преданные нашему делу граждане, и мы полагаем, что это вдвойне обеспечивает успех нашему суду присяжных»¹.

Как обычно, Арну выступал со своими либеральными доводами. Он предлагал, например, ввести пункт о «смягчающих обстоятельствах» и в конце концов воздержался от голосования. Коммуна единодушно приняла декрет.

На следующий день Коммуна приняла и другое важное решение, направленное против старой магистратуры. Было установлено, что «судебные приставы, нотариусы, комиссары-оценщики и секретари различных судов, которые будут назначены в Париже, начиная с сегодняшнего дня будут получать определенное содержание». Они освобождались от взноса залога и должны были ежемесячно сдавать в финансовое ведомство суммы, взысканные ими по актам. Таким образом, они не имели права восполнять свои оклады доходами от своих должностей. Прежняя система сводилась к получению определенного процента с актов и это создавало всевозможные злоупотребления, взяточничество и пр.

На заседании Коммуны отмечалась революционность этой меры и необходимость широко растолковать народу суть нового декрета. Лонге опасался, что «...публика не поймет, как следует, что декрет представляет собою отмену министерского чиновничества». Клеманс предлагал дать декрету мотивировку, «...чтобы выявить его революционный характер». Верморель тоже настаивал на мотивировке этого «первого подлинно революционного» декрета: «Публика все будет думать, что мы издаем чрезвычайные декреты, и не будет себе отдавать отчета в проводимых нами политических и социальных реформах»². Было решено дать мотивировку декрета, но она почему-то при опубликовании декрета в печати не появилась.

Издавая этот декрет, Коммуна подготовила замену старых кадров. Прото заявил, что у него уже есть 20 кандидатов на должность судебных приставов. Тогда же Прото сделал предупреждение об увольнении всех судебных работников, которые в 24 часа не подадут заявления о намерении продолжать свои обязанности и «применять новые принципы, внесенные в законодательство революцией 18 марта».

Существенным вопросом для Коммуны была борьба против врагов Коммуны и применение террора к своим противникам.

После первых столкновений с версальцами, на заседании 4 апреля, Вайян предложил, чтобы «...Коммуна в ответ на убийства, совершаемые версальским правительством, вспомнила, что у нее есть заложники, объявила, что на удары она будет отвечать ударами»³.

На следующем заседании был принят декрет о заложниках. Прежде всего было постановлено, что «всякое лицо, обвиняемое в сообщничестве с версальским правительством, будет немедленно отдано под суд и заключено в тюрьму». Все обвиняемые по постановлению суда (присяжных) «являются заложниками парижского народа... Казнь каждого военнопленного или сторонника законного правительства Парижской коммуны немедленно повлечет за собой казнь тройного числа заложников...»⁴

¹ «Протоколы», стр. 192.

² Там же, стр. 213—214.

³ Там же, стр. 53.

⁴ Там же, стр. 56.

Арест архиепископа Дарбуа и других церковников имел целью оказать давление на Версаль. Кроме того, Риго, Ферре и другие бланкисты имели намерение обменять архиепископа на Бланки, который как раз накануне 18 марта был арестован на юге Франции и посажен в крепость. Для этого обмена Риго сделал ряд попыток, но Тьер категорически отказался выдать Бланки взамен архиепископа. «Он знал, — писал по этому поводу Маркс, — что в лице Бланки он даст Коммуне голову, архиепископ же гораздо более будет полезен ему, когда будет трупом»¹.

Профессор Бизли писал, что «церковная партия Версаля была не лпочь освободиться от Дарбуа. Она была с ним в разладе и совсем о нем не сожалела, так как он был противником папской непогрешимости»².

Вопрос о том, кого арестовать в качестве заложников, вызвал в Коммуне большие дебаты. Белэ хлопотал за освобождение одного священника. Верморель предлагал «бить метко», арестовывать не приходских священников, а родственников и друзей членов Национального собрания. Ряд других членов (Лефрансэ, Арну) считал, что аресты священников только вызывают недовольство части населения. Риго находил, что попы — «опасные пропагандисты». Критика этих арестов в Коммуне вызвала со стороны членов комиссии общей безопасности (Шардона, Риго и Ферре) просьбы об отставке, но Коммуна отклонила их.

Снова вопрос о заложниках обсуждался 26 апреля в связи с расстрелом версальцами пленных. В Коммуне раздавались голоса: «Расстрелять пленных версальцев, расстрелять парижского архиепископа», «Давно бы следовало прибегнуть к репрессиям» (Урбен). Но очень немногие члены Коммуны предлагали расстрел заложников. Арно требовал публичного расстрела дюжины жандармов. Урбен говорил, что Коммуна чересчур великодушна: «Барщина никогда не была бы упразднена, если бы первая республика была так же великодушна, как вторая». Риго настаивал на безусловном применении репрессий.

Но большинство членов Коммуны возражало. Тридон, защищавший решительные приговоры военного суда, доказывал, что нельзя расстрелять заложников без «законных оснований», что Коммуна «не имеет права» расстрелять двенадцать человек за четверых и т. д. При этом Тридон жаловался на слабость Коммуны: «Когда встает здесь какой-ичбудь вопрос, требующий мужественного решения, вы наперебой стремитесь похоронить его — направить в Исполнительную комиссию, чтобы та направила его в Военную. Но когда встают мелкие социалистичекие или философские вопросы, они обсуждаются часами»³.

Остен опасался, что Коммуна, применяя репрессии, вступит на плохой путь. «Необходимо, чтобы дело ее вдохновлялось более возвышенными и гуманными чувствами, чем дело ее врагов». Бержере говорил: Расстреливая парижского архиепископа, вы наносите удар версальским господам». Авриаль требовал, чтобы действовать «законно», через трибуналы. А. Арну тоже возражал против репрессий и вместо этого предлагал... разрушить дом Тьера.

¹ К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч., т. XIII, ч. II, стр. 333.

² «Bee-hive» № 504, 10/VI 1871.

³ «Протоколы», стр. 272—275.

Другие, возражавшие против репрессий, опасались, что это усилит ответные репрессии версальцев против пленных коммунаров. Бийорэ говорил: «...надо бить не по жандармам и городовым, а по верхам партии. Берите офицеров, друзей версальцев, их отцов...» Авриаль добавлял: «Вместо того, чтобы бить массу, ударьте по верхушке...»¹

Таким образом, Коммуна и на этот раз не применила своего собственного декрета о заложниках.

«Парижские коммунары были слишком мягки в отношении версальцев, за что их с полным основанием ругал в свое время Maркс. А за свою мягкость они поплатились тем, что, когда Тьер вошел в Париж, десятки тысяч рабочих были расстреляны версальцами»².

Решительная борьба комиссии общей безопасности против врагов Коммуны не один раз вызывала резкие возражения некоторых членов Коммуны, чрезмерно увлекавшихся «правами личности», «законности) и т. д.

Уже 4 апреля Коммуна предложила комиссии общей безопасности не позднее чем за сутки представлять на утверждение все свои предупредительные меры. Через несколько дней (8 апреля) Валлес предложил чтобы ни один из членов Коммуны не мог быть арестован до решения Коммуны. В конце концов было постановлено, чтобы арестованный член Коммуны заслушивался на ближайшем после ареста заседании Коммуны. Как раз в это время были арестованы два члена Коммуны — Бержере и Асси. 12 апреля Коммуна разбирала их дело. В дальнейшем они оба были оправданы. Бержере заявил, что он пришел в Коммуну «...без малейшего чувства горечи, а, наоборот, с чувством совершенной преданности»³.

На заседании 5 апреля Лефрансэ предлагал сменить Риго за превышение полномочий. Позднее у Риго нередко возникали разногласия с Коммуной. Когда возник вопрос о включении Виара в состав комиссии общей безопасности, Риго подал в отставку. В связи с этим было указано на ряд недостатков в действиях полиции. Тридон заявлял, что многочисленные жалобы показывают «...на полную дезорганизацию, господствующую в бывшей префектуре полиции... Так, в I и во II округах нет полицейских комиссаров, в бюро — волокита, в делах — полный беспорядок...»⁴, ряд обысков и арестов, предписанных исполнительной комиссией, не был произведен и т. д.

В конце концов Коммуна не поддержала решения исполнительной комиссии о назначении Виара делегатом в комиссию общей безопасности с неограниченными полномочиями. Риго остался на посту.

Через несколько дней снова поднялся вопрос о плохой работе полиции. Вайян говорил: «Военная комиссия и полиция Коммуны; нужна энергия. Исполнительная комиссия считает, что полиция не сделала того, что нужно было сделать, и требует ее реорганизации...»⁵ Тридон тоже снова критиковал комиссию общей безопасности: «Комиссия не выполняет наших приказов. Пример: было приказано конфисковать бумаги Тьера — очень важные бумаги.

¹ «Протоколы», стр. 272—275.

² И. В. Сталин, Соч., т. 10, стр. 236.

³ «Протоколы», стр. 196.

⁴ Там же, стр. 122.

⁵ Там же, стр. 132.

Ничего не сделали, печатей не наложили; бумаги исчезли. Комиссия общей безопасности нe ведет никаких дел, не отвечает на запросы, арестовывает несчастных бедняков и отпускает важных преступников... Вы говорите нам, что вы — революционеры. Нет, вы не революционеры: Вы содействовали Тьеру и всем реакционерам. Исполнительная комиссия ничто, если у нее нет Комиссии общей безопасности, которая выполняла бы ее декреты»¹.

Внесено было предложение о полном упразднении комисси и передаче ее дел делегату. Режер решительно возражал против такого предложения. Он отмечал самоотверженность, которую проявила комиссия общей безопасности.

Этот конфликт закончился созданием специальной комиссии для урегулирования отношений между исполнительной комиссией и коиссией общей безопасности.

Резкие прения возникли в Коммуне по поводу права членв Коммуны посещать тюрьмы и по поводу одиночного заключения. Ряд членов Коммуны начал оспаривать необходимость одиночного заключения. Арну твердил, что «это — остаток варварства, которому надо положить конец». Это «...нечто безнравственное. Это — физическая пытка». «Мы, республиканцы, демократы, социалисты не должны пользоваться средствами, которые применяли деспоты»¹. Тейс тоже протестовал против сохранения одиночного заключения.

Риго решительно возажал протия отмены одиночного заключения. Как иначе можно вести следствие? На реплику Арну он отвечал: «...война тоже безнравственна, однако мы воюем». Амуру указывал: «У нас революция, мы должны действовать революционно и принимать свои меры предосторожности». Журд тоже поддерживал Риго: «Мы на военном положении. Приходится пользоваться исключительными средствами... Я хотел бы всех свобод: свободы печати, ' свободы сделок, свободы открыто быть легитимистом. Однако обстоятельства диктуют часто кое-какие необходимые меры, и приходится покоряться»³.

Паризель и Билльорэ тоже стояли на этой позиции. Нельзя ломать оружие, которое нам служит. «Мы на боевом посту. Ну, так одно из двух: или вы будете победителями, и тогда вы сможете упразднить одиночное заключение и все исключительные меры; или вы будете побеждены из-за недостатка предусмотрительности, и тогда против вас будет использовано одиночное заключение, которое вы упраздните»⁴.

Коммуна не отменила одиночного заключения, но предоставила членам Коммуны право посещать тюрьмы. Это вызвало отставку Риго и Ферре. Но после выступления Делеклюза Коммуна снова переизбрала Риго и Ферре членами комиссии общей безопасности. На заседании 26 апреля Риго был избран прокурором Коммуны.

¹ «Протоколы», стр. 133.

² Там же, стр. 216, 226, 231.

³ Там же, стр. 226-227.

⁴ Там же, стр. 228.

Эти конфликты между некоторыми членами Коммуны и комиссией общей безопасности показывали, что многие члены Коммуны не учитывали необходимости решительных мер против версальцев и боялись осуществления диктаторских мер и решительного террора против своих врагов.

Такого же характера разногласия между членами Коммуны были относительно публичности заседаний Коммуны и свободы печати.

Ряд прудонистов и республиканцев с самых первых дней Коммуны добивался того, чтобы была проведена полная публичность заседаний Коммуны и подробная публикация в печати всех прений Коммуны.

На первом же заседании Коммуны, 28 марта, Груссе предложил чтобы заседания Коммуны были непубличные и чтобы печатался в газетах лишь протокол постановлений. Арну, Тейс, Паризель настаивали на публичности.

Этот вопрос возникал несколько раз. Противники публичности (Клеман) указывали, что публичность возможна только, когда Коммуна будет полным господином положения. На заседании 11 апреля было решено печатать в «Journal officiel» краткий протокол заседаний. Таким образом, Коммуна не хотела полной публичности прений, но правильно разрешила вопрос об ознакомлении населения с ходом заседаний Коммуны.

Сторонники полной публичности заседаний Коммуны настаивали и на полной свободе печати для всех газет. Три четверти буржуазных газет были на стороне Версаля и были враждебны Коммуне, а другая их часть была соглашательской, сеявшей иллюзии о возможности примирения Коммуны с Версалем. Сохранение этих газет во имя «свободы печати» означало фактически укрепление в столице сторонников Тьера. В конце марта Коммуна закрыла несколько реакционных газет («Gaulois», «Figaro» и др.).

На заседании 1 апреля Верморель, Лефрансэ, Урбен и др. требовали «безусловного уважения к свободе печати». Наконец, на заседании 18 апреля по докладу Риго было решено закрыть четыре газеты как сочувствующие неприятельской армии. Но это было половинчатой мерой. Через два дня снова в Коммуне говорили о полной свободе печати. Только в середине мая Коммуна начала более активно прекращать издание враждебных газет. Так и в области печати Коммуна не использовала своей диктаторской власти в борьбе против своих явных врагов.

Существенной мерой могла бы быть конфискация имущества врагов народа. Но и эта мера проводилась очень непоследовательно и недостаточно настойчиво. 2 апреля был принят декрет о конфискации имущества Тьера, Фавра и других членов правительства (6 человек) с преданием их суду. Но народные собрания уже давно требовали конфискации имущества всех врагов народа, бежавших из Парижа, всех членов Национального собрания бонапартистов и т. д. Только 15 апреля Комунна приняла такого рода декрет. Коммуна указывала, что «монархисты всех мастей борются и устраивают заговоры... применяют самые жестокие средства».

Коммуна решила конфисковать все имущество и все ценности, принадлежащие членам версальского собрания, сообщникам империи членам правительства 4 сентября и членам правительства Тьера. Одновременно был установлен высокий штраф на тех жителей Парижа, которые покинули город. тирство. Равным образом был установлен штраф за дезертирство.

При голосовании декрета несколько членов Коммуны указывало, что надо было бы принять более радикальные и суровые меры (Жерем, Ледруа, Лео Мелье); некоторые по этим мотивам даже голосовали против декрета, считая его чересчур слабым (Амуру, Арно. Ж.-Б. Клеман). Было и несколько противников декрета — преимущественно сторонники всяких «свобод» вроде А.Арну, Лефрансэ, Остен. Ряд противник. прикрывался соображениями, что декрет «неясен», «неосуществим оставляет «простор для произвола» (Малон, Тейс, Ж. Валлес).

Таким образом, Коммуна очень медлила в борьбе против врагов и нерешительно проводила меры, обеспечивающие ее полновластие.

§ 3. Борьба за централизацию власти

Рабочая власть, создавшая новое государство, была в известной мере связана путами мелкобуржуазной прудонистской доктрины. В то время как основной задачей рабочей революции была организация мощного аппарата власти — диктатуры пролетариата, — значительная часть членов Коммуны больше всего опасалась именно усиления власти, централизма.

Коммуна не создала никакого постоянного президиума или другого органа вроде Исполнительного комитета. Боязнь единоличного управления, даже в самой невинной форме, сказывалась во всем. Например, в «Journal officiel» от 1 апреля было помещено официальное сообщение, где указывалось, что многие граждане адресуют свои письма на имя «председателя» (president) Коммуны. Газета предлагала писать «членам Коммуны» и разъясняла, что «Парижская коммуна не имеет и не собирается иметь председателя». На следующий день было объявлено, что упраздняется должность главнокомандующего национальной гвардией. Эти функции были переданы трем человекам. 8 апреля было сообщено, что должность губернатора Парижа как не соответствующая демократической организации ликвидируется.

Газета «Cri du peuple» 2 апреля выдвигала в статье бакуниста Обри требование уничтожить должность мэра Парижа: «Всякие единоличные должности приводят к привилегиям и фаворитизму».

Так, из боязни централизма Коммуна всячески ликвидировала принцип единоначалия, доводя дело до абсурда.

Исполнительная комиссия, которая могла бы играть роль организующего центра, была всячески ограничена в своих функциях. Она избиралась на один месяц. На нее в первую очередь возлагалась обязанность принимать депутации¹. Кроме того, ей поручался контроль за выполнением решений Коммуны. Она должна была улаживать конфликты между отдельными ведомствами, принимать решения срочного порядка и давать указания некоторым другим комиссиям. В начале апреля например, Исполнительная комиссия перешла из ратуши в помещение военного министерства, чтобы действовать совместно с Военной комиссией и решать все вопросы обороны.

¹ См. «Протоколы», стр. 20.

Исполнительная комиссия имела несколько больше власти, чем другие комиссии, но зато она была завалена множеством текущих дел. Она имела поэтому характер организационной комиссии, решающей отдельные срочные вопросы, и отнюдь не была руководящим и центральным органом. Например, на одном заседании Коммуны выявился острый конфликт между Исполнительной комиссией и Комиссией общественной безопасности. Последняя не подчинялась решениям исполнительной комиссии (заседание 19 апреля).

Комиссии Коммуны были созданы фактически по прудонистскому принципу: не был выделен ни постоянный председатель комиссии, ни какой-либо постоянно действующий орган в виде бюро или президиума.

На заседаниях Коммуны не раз ставился вопрос об организующих центрах Коммуны. На заседании Коммуны 20 апреля обсуждался вопрос о централизации работы. Было указано, что у Коммуны «...всегда было больше всего недочетов... в области организационных вопросов» (Андрие) и что более или менее правильно функционировали только две комиссии — исполнительная и общей безопасности. Клюзере говорил: «Все мечутся взад-вперед, отдают приказы...» Вайян заявлял: «...Нам не хватало именно организованности...» Арну повторял: «...Мы не организованы для действий. Всякое предложение, имеющее целью централизовать действия, должно быть поддержано: в этом спасение»¹.

В эти дни военное положение Коммуны значительно усложнилось (падение Бэкона, Аньера и др.), и поэтому вопрос о решительных действиях стал ребром. Было два предложения: одно (П. Груссе) сводилось к тому, чтобы каждая комиссия выделила одного из своих членов для руководства ведомством, другое (Клюзере, Арну) требовало заменить комиссии делегатами, которые были бы способны к быстрым решениям. Было принято среднее решение: Коммуна назначает по делегату в каждое из главных ведомств (9), причем делегаты будут ответственны и перед своими комиссиями и перед Коммуной и должны работать под пх контролем. Таким образом, централизованность ведомств несколько усилилась.

Оставалось решить, как организовать центральную власть Коммуны. Отсутствие ведущего центра остро чувствовалось всеми. Возник ряд предложений. Андриэ, например, предлагал создать административную (организационную) комиссию, которая бы установила согласованность работы различных комиссий и следила за исполнением декретов. Другие поставили вопрос о диктаторской власти. Растуль, например, говорил: «...Ясно, что нужна диктатура; это нужно сказать, и я ставлю точку над i. Вы должны фиксировать число членов, осуществляющих эту диктатуру, но, повторяю, нужно создать абсолютную, полную диктаторскую власть под контролем Коммуны, которая, тaким образом, превратится в трибунал, в наблюдательный комитет... Необходимо решить, одному или трем членам мы предоставим всю полноту власти»². Клеман поддерживал мнение Растуля. Делеклюз предлагал установить небольшое число лиц, которые будут стоять во главе власти.

¹ «Протоколы», стр. 143—146.

² Там же, стр. 147—148.

Предложение о диктатуре вызвало острые возражения, особенно со стороны прудонистов. Верморель говорил: «Здесь было npoизнесено досадное слово, слово «диктатура»... Мы почти спим, у нас нет организации... Мы не чувствуем коллективной ответственности...» Возражая против диктатуры, он предлагал все же создание комиссии общего верховного контроля, представляющего единство Коммуны. Арнольд возражал против диктатуры: «...Если вы изберете Исполнительную комиссию, Коммуна упраздняется. Сюда пришли с дамокловым мечом, и военная диктатура — вот их цель»¹.

В конце концов решили объединить делегатов девяти ведущих комиссий в виде новой исполнительной комиссии. При таком порядке она была непосредственно связана со всеми ведомствами.

В результате были выбраны следующие делегаты во главе отдельных комиссий: Клюзере (военная комиссия), Журд (финансовая), Виар (продовольственная), П. Груссе (внешних сношений), Франкель (труда и обмена), Прото (юстиции), Андрие (общественных служб), Вайян (просвещение), Рауль Риго (общественной безопасности).

В новой Исполнительной комиссии было пять бланкистов и четыре прудониста.

На следующем заседании, 21 апреля, комиссии были полностью переизбраны, причем число членов было уменьшено до пяти человек. Шла речь и о новой комиссии — по делам печати (Билльорэ), но решение не было принято. Комиссиям было предложено выполнять в отношении своего ответственного делегата роль наблюдательного комитета, т. е. наблюдать за его деятельностью, проверять и обследовать ее, но не вмешиваться прямо в его распоряжения. Делегаты ежедневно делают доклады Коммуне.

Эта система несколько усиливала централизм. Во главе ведомств стоял ответственный делегат, и комиссия имела характер совещательного и контролирующего органа.

Это был, конечно, шаг вперед после первых дней, когда комиссии не имели даже постоянных председателей.

Каков был политический состав комиссии? Бланкисты играли большую роль в Комиссиях военной и общественной безопасности. В военной находились два виднейших бланкиста — Тридон и Ранвье, а также якобинец Делеклюз, прудонист Авриаль и Арнольд (позднее примкнувший к «меньшинству»). Комиссия общественной безопасности была по своему составу бланкистской (за исключением Вермореля); делегатом был бланкист Риго. В основном прудонистской была Комиссия труда и обмена. Но в ней были и люди, близкие к научному социализму, связанные с Марксом и Энгельсом (Серрайе и делегат Франкель). В Комиссии общественных служб было три прудониста. В других комиссиях состав членов тоже был довольно пестрым. Так, в финансовой комиссии было два прудониста, два якобинца, в комиссии просвещения — два прудониста (или близких к ним), два бланкиста.

Новая система значительно улучшила организованность Коммуны, но она имела и ряд существенных недостатков. Система выборов делегатов И комиссий привела к тому, что некоторые члены комиссий были более влиятельными, чем делегаты. Например, один из наиболее авторитетных членов Коммуны — Варлен — был только членом комиссии а делегатом был гораздо менее авторитетный человек — Виар. Делеклюз был только членом Военной комиссии и, таким образом, не участвовал в Исполнительной комиссии. В таком же положении был виднейший бланкист Тридон.

¹ «Протоколы», стр. 148, 152.

Исполнительная комиссия, не включавшая ряда крупных деятелей Коммуны, создалась в известной мере случайно и не имела нужного авторитета. Кроме того, ее функции были недостаточно четки. Она по-прежнему носила скорее совещательный характер и была занята мелкими текущими делами.

Прошло немного дней, и снова возник вопрос о создании полноправного центра власти, осуществляющего диктатуру Коммуны. На заседании 28 апреля, т. е. через неделю после создания новых комиссий, Режер предложил добавить в исполнительную комиссию пять членов. Мио внес предложение о немедленном создании Комитета общественного спасения из пяти лиц, с самыми широкими полномочиями над всеми комиссиями.

Это предложение вызвало резкие прения. За проект высказывались главным образом бланкисты и якобинцы, против — прудонисты. Указывалось, что «...Коммуна сможет выполнить свое назначение охраны и защиты общества только в том случае, если она будет иметь постоянное правильное сконструированное правительство из пяти членов, через посредство которых власть Коммуны будет передана различным министрам» (Режер). Растуль предлагал, чтобы была создана диктатура под любым названием, обеспеченная полнотой власти. Бийорэ считал необходимым создание верховного комитета, «...чтобы заставить работать все эти отделы», иначе мы придем к пагубной военной диктатуре. Мейе, отмечая, что исполнительная комиссия перегружена административной работой, требовал такого комитета, который бы олицетворял централизованную власть. По мнению Шалена, Комитет общественного спасения должен иметь власть и над членами Коммуны. Э. Клеман отмечал, что новая организация будет иметь характер политической комиссии, а исполнительная комиссия останется, но будет занята не политическими вопросами, а текущей работой (т. е. политический центр он выделял как руководящий, а организационную работу хотел поручить исполнительной комиссии). Арно тоже указывал, что Комитет общественного спасения — «орган чисто политический»¹. Дюпон считал, что «единственная задача — преследовать и карать предателей».

Противники Комитета общественного спасения опасались, что за ним «таится диктатура» (Алликс), что «это монархия в замаскированном виде» (Остен), что нужна «не диктатура комитета, а диктатура самой Коммуны» (Бабик). Бланкисты Груссе и Вайян считали, что не к чему заменять Исполнительную комиссию, только что созданную. Верморель предлагал создать из Исполнительной комиссии какую-то верховную «контрольную комиссию».

При голосовании названия новой организации голоса разделились. Одни предлагали название «Комитет общественного спасения», другие — «Исполнительный комитет».

На следующем заседании, 1 мая, декрет был принят в окончательной форме. Комитет общественного спасения был образован из пяти лиц «с самыми широкими полномочиями в отношении делегаций и комиссий».

¹ «Протоколы», стр. 310, 314.

В целом за декрет голосовало 45 человек, против - 23. Этим голосованием было зафиксировано то разделение на «большинство» и «меньшинство», которое позднее привело к резкому конфликту. Против создания комитета голосовали в основном члены Интернационала - прудонисты (из бланкистов «против» голосовал Тридон). За комитет голосовали бланкисты и якобинцы (из отдельных социалистов за комитет голосовали также Франкель, Потье).

Указывая мотивы голосования, сторонники создания Комитета общественного спасения главным образом обращали внимание на серьезность положения, на нерешительность и колебания Коммуны, на необходимость борьбы с изменниками. Главная группа противников Комитета общественного спасения мотивировала свои возражения тем, что организация комитета означала создание диктаторской власти, которая не усилит Коммуны. Сама идея Комитета общественного спасения находится в «решительном противоречии с политическими идеалами мacc»; такая диктатура является «узурпацией народного суверенитета». Противники создания комитета указывали, что создание комитета общественного спасения означает «забвение принципов социальной реформы, из которых вышла коммунальная революция 18 марта»¹.

При выборе членов комитета около одной трети отказались от голосования. Было выбрано пять человек: А. Арно, Лео Мейе, Ранвье, Ф. Пиа и Ш. Жерарден.

А. Арно и Ранвье были влиятельными членами бланкистской партии. Совершенно случайно попал в комитет Ш. Жерарден, не игравший никакой роли, (позднее скрывшийся с Росслелем). Декламматор Пиа менее всего подходил для делового, боевого комитета. Наконец, Лео Мелье, человек неопределенных политических взглядов, никак не импонировал ни членам Коммуны, ни населению.

Противники Комитета общественного спасения опасались, что «большинство» (бланкисты и якобинцы) забудет основную задачу революции - проведение социальных мероприятий, перестройку общественных отношений. В этом была одна из основных причин расхождений между «большинством» и «меньшинством» Коммуны. Прудонисты, конечно, доктринерски подходили к вопросу о централизации власти, они боялись всякого намека на диктатуру и на создание руководящего центра. Прудонисты полагали, что республика должна иметь самые мирные, парламентские формы и никоим образом не превращаться в диктатуру. Так, например, правый прудонист Белэ, осуждающий создание Комитета общественного спасения, писал позднее: «Действия республики должны быть точно регулированными и мирными. Ведь это правительство изучения, обсуждения, добросовестного соглашения партия, общего и повсеместного контроля»².

¹ «Journal officiel», 4/V 1871 (протокол заседания 1 мая).

² Ch. Beslay, La vérité sur la Commune, 2 éd., Brux. 1877, p. 63.

Конечно, для укрепления ребочей власти нужно было иметь крепкий центр для руководства. Массы инстинктивно требовали создания органа власти, олицетворяющего волю класса. Без создания такого пролетарского центра, особенно при отсутствии единой партии, нельзя было ожидать победы. Внутреннее противоречие состояло в том, что состав этого нового центра (Комитета общественного спасения) не был связан с парижской массой. Прудонисты, члены Интернационала, более других связанные с рабочими, оказались вне этого центра и были в оппозиции. Якобинцы выражали тенденции не рабочего класса, а мелкой буржуазии и буржуазно-демократической интеллигенции. Поэтому новый организующий центр, по идее олицетворявший власть рабочего класса, не был достаточно связан с рабочими организациями столицы.

Надо отметить, что мысль о создании Комитета общественного сения возникала не один раз в рабочих кругах Парижа еще до решения Коммуны. Так, например, Комитет бдительности XVIII округа (Монмартр) принял резолюцию о создании Комитета общественного спасения и направил ее Коммуне. Газета «La révolution politique et sociale» («Политическая и социальная революция») ¹, орган секции Интернационала вокзала Иври и Берси, поддерживала решение Коммуны о создании Комитета общественного спасения.

§ 4. Социально-экономические мероприятия Коммуны в апреле

В течение апреля Коммуна провела ряд мер социально-экономического характера, среди них — декреты о пустующих мастерских, о ночной работе булочников.

Эти мероприятия подготавливала Комиссия труда и обмена. Она прежде всего связалась с рабочими массами. Уже в самом начале апреля она создала особую «инициативную комиссию» по всем вопросам труда и обмена, куда вошел ряд лиц из Интернационала и из рабочих камер (Серрайе, Леви-Лазар, Анри Гулле и др.). Эта инициативная комиссия предложила связаться с ней делегатам комитетов 20 округов (т. е. комитетов бдительности), рабочих корпораций и федеральных палат.

Комиссия труда и обмена, в частности, ее инициативная комиссия, действительно получила много предложений и заявлений от рабочих, подготовила и провела несколько важных декретов Коммуны.

На заседании 16 апреля член комиссии Авриаль внес проект о брошенных мастерских, который и был принят Коммуной. По словам Ленина, это был «знаменитый декрет»².

Декрет указывал, что благодаря «трусливому бегству» некоторых владельцев мастерских «произошла остановка многих работ, существенно необходимых для жизни Коммуны», и что это «угрожает жизненным ресурсам рабочих». Декрет, однако, не делал определенных предложений, а намечал лишь предварительную работу. Синдикальным рабочим палатам предложено было создать специальную анкетную комиссию с целью: а) составить статистику покинутых мастерских со всеми подробностями об их инвентаре и пр., б) наметить практические меры к использованию этих мастерских при помощи кооперативных ассоциаций рабочих, занятых в мастерских, и составить устав этих ассоциаций и в) создать третейский суд, который после возвращения владельцев установит условия окончательной передач мастерских рабочим ассоциациям и определит размер возмещения владельцам.

¹ № 6 от 8 мая.

² В. И. Ленин, Соч., т. 17, стр. 114.

В Коммуне этот декрет не вызвал споров. Прудонисты считали его крупным завоеванием. Например, Лефрансэ писал: «Этот декрет был не больше не меньше, как настоящий шаг к социальной революции»¹.

Как ни осторожна была эта мера, она, конечно, являлась показателем новой, социалистической тенденции Коммуны. Этот декрет вызвал большой подъем в рабочем населении Парижа. Так, союз механиков ассоциация металлистов на своем заседании 23 апреля делегировали в комиссию труда и обмена двух человек с наказом, где говорилось, «что борьба которая ведется с таким мужеством и которую мы решили продолжать до полного истребления клерикалов и роялистов, ставит своей целью экономическое освобождение труда; что этот результат может быть достигнут только через ассоциацию рабочих, которая должна превратить нас из наемных работников в члены производительного товарищества».

В наказе давалась такая инструкция делегатам: «Положить конец эксплуатации человека человеком, этой последней форме рабства; организовать труд путем ассоциаций, коллективно владеющих неотчуждаемым капиталом».

Приглашая корпорации скорее выбрать делегатов в анкетную комиссию, союз механиков говорил: «Для нас, рабочих, пришел, наконец, один из великих моментов, когда мы можем окончательно организоваться»².

Конечно, декрет о пустующих мастерских имел исключительное значение. Он был вызван самой жизнью. Уже во время осады в Париже было множество мастерских, покинутых владельцами. Еще тогда лозунг передачи пустующих мастерских рабочим ассоциациям не раз выдвигался в клубах. Декрет Коммуны почти повторял резолюцию народных собраний Парижа по делу Годийо в сентябре 1870 г.

Для Коммуны было очень важно пустить в дело пустующие мастерские (особенно военного характера) и ослабить безработицу. Коммуна не решалась на полную экспроприацию имущества капиталистов, но все же она предусматривала полное изъятие мастерских из рук владельцев на будущее время. Капиталистам обещали компенсацию (опять-таки как и в деле Годийо), но мастерские все же оставались в руках рабочих ассоциаций. Это было ударом по капиталистической системе.

Комиссия труда и обмена передала в распоряжение синдикальных камер рабочих корпораций бывшее министерство общественных работ, где они могли собираться, вести работу, связанную с декретом 16 апреля, и т. д.

20 апреля декретом Коммуны за подписью исполнительной комиссии была воспрещена ночная работа в булочных. Одновременно были закрыты посреднические конторы по приисканию мест, созданные бывшей императорской полицией. Вместо этого была установлена регистрация безработных булочников в мэриях. Это постановление должно было войти в силу с 27 апреля.

¹ G. Lefrançais, Etude sur le mouvement communaliste à Paris en 1871, Neuch. 1872, p 272.

² «Парижская коммуна в документах и материалах», стр. 137.

В целях ликвидации безработицы Коммуна ввела также своего рода биржи труда при муниципалитетах. В каждой мэрии были введены две книги: одна — для записи безработных, другая — для записи предпринимателей, фабрикантов, торговцев и пр., предлагающих работу тех или иных условиях.

Мы указывали, что вопрос о запрещении ночной работы в булочных в свое время обсуждался и в парижских секциях Интернационала и на народных собраниях. Он был поэтому давно подготовлен.

Хозяева булочных начали решительную борьбу против декрета. На заседании Коммуны 28 апреля этот вопрос подробно обсуждался. Некоторые члены Коммуны под давлением хозяев предлагали отложить на некоторое время осуществление декрета (Ж.-Б. Клеман и др.). Авриаль, Варлен и др. настаивали на выполнении декрета без отсрочек. Франкель указывал, что недостаток декрета в том, что населению не был разъяснен смысл этой меры. «Надо исходить из интересов населения и затем рассказать ему, как следует разъяснить выгоды проводимойвами реформы. Надо сказать, почему рабочие-пекари — самые несчастные среди пролетариев. Нет, вы не найдете корпорации более несчастной, чем пекаря. Постоянно говорят: рабочий должен учиться. Как вы будете учиться, работая ночью?»

Верморель говорил, что нет ничего удивительного, что хозяева протестуют против декрета. «... Это будет повторяться всякий раз как только мы будем затрагивать одну из их привилегий...», нельзя допускать, чтобы «... внушительная группа рабочих была оторвана от общества ради выгод аристократии желудка».

Малон, Мартелэ и другие защищали декрет. Мартелэ говорил, что нечего считаться с хозяевами: «Не будем ставить интересы социализма в зависимость от второстепенных вопросов». Билльорэ стоял на позициях невмешательства: «Предоставьте рабочим самим отстаивать свои интересы против хозяев».

Тейс заявлял, что надо было бы рабочим добиться у хозяев отмены ночной работы, а в случае их отказа — реквизировать предприятия «за справедливое вознаграждение» и передать их рабочим.

В заключение прений Франкель произнес горячую речь о значении декрета: «... Я защищаю его, ибо считаю, что это — единственный подлинно социалистический декрет из всех, изданных Коммуной. Все прочие декреты, быть может, совершенны, но ни один не носит столь определенного социального характера. Мы находимся здесь не только для защиты муниципальных вопросов, но и для проведения социальных реформ... А чтобы провести эти социальные реформы, должны ли мы сначала советоваться с хозяевами? Нет. Разве советовались с хозяевами в 92 году? А с дворянством советовались? Нет! Принимая мандат, я не имел другой цели, кроме защиты пролетариата, и, если данная мера справедлива, я одобряю и провожу, не запрашивая мнения предпринимателей. Мера, принятая декретом,— правильна, и мы должны ее поддержать»¹. Это была декларация социалистических принципов. Журд поддержал Франкеля.

¹ «Протоколы», стр. 296—298.

Коммуна через исполнительную комиссию установила, что декрет о ночной работе булочников вводится с 3 мая. В начале мая был издан декрет, согласно которому за нарушение ночной работы булочников будет конфисковаться в булочных весь хлеб, выпеченный ночью. В начале мая группа рабочих-булочников в 1500—2000 человек провела торжественное заседание в помещении цирка и затем с красными знаменами демонстрировала перед ратушей и благодарилла Коммуну за декрет¹.

Декрет о ночной работе показал все упорство хозяев в их борьбе против декретов Коммуны. Они использовали при этом недоговоренность и неясность декрета (отсутствие санкций и пр.). Введение декрета - хотя дело и касалось небольшого числа рабочих - имело большое принципиальное значение. Это была мера, ограничивающая условия рабочего дня.

Есть одна ревизионистская концепция, утверждающая, будто социально-экономические декреты Коммуны были проведены только под давлением рабочей массы. В доказательство приводится сообщение об одном выступлении булочников, которые требовали от Коммуны реализации декрета о запрещении ночного труда. При этом делается такое хитрое умозаключение: «Если... наши источники молчат о других рабочих демонстрациях, то это не значит, что выступление рабочих-пекарей было единственным»².

Если «источники молчат» о рабочих демонстрациях против Коммуны или в целях давления на Коммуну, то откуда можно заключить, что такие демонстрации были? Ведь враги Коммуны в первую очередь использовали бы эти демонстрации. Ведь для версальцев не было бы лучшего довода: «даже рабочие идут против Коммуны». Поэтому, если «источники молчат», то, видимо, им не о чем было говорить.

Мы знаем, что ряд социально-экономических мероприятий Коммуны был подготовлен в рабочей среде Парижа еще до 18 марта. Например, о ночной работе булочников речь шла в секциях Интернационала до франко-прусской войны и в начале 1871 г.; вопросы о ломбарде, квартирной плате, занятии пустующих мастерских и квартир обсуждались на народных собраниях во время осады и т. д. Именно социально-экономические меры Коммуны опирались на нужды рабочих, и декреты этого рода вырабатывались при участии самих рабочих (в инициативной комиссии, в секциях Интернационала, в Федерации рабочих обществ и т. д.). О каком же давлении рабочих на Коммуну может идти речь?

Комиссия труда и обмена лице ее делегата Франкеля дважды поднимала вопрос об установлении 8-часового рабочего дня. Но эти предложения не были приняты. Таким образом, общего решения о длительности рабочего дня Коммуна не провела.

¹ «Un souvenir de la Commune», «Journal des économistes», 1871, v. 23.

² «Известия Академии наук 1930 г.», № 6 и 7, статья О.Вайнштейна, Парижская коммуна и пролетариат в революции 1871 г., стр. 397-398.

По вопросу о заработной плате Коммуна приняла большое принципиальное решение - о запрещении штрафов и произвольных вычетов. Этот декрет (27 апреля) в мотивировочной части говорил о том, что «фактически штрафы являются замаскированным понижением заработной платы и обращаются на пользу тех, кто их налагает», что штрафы «налагаются под мелочными, пустыми предлогами», носят характер произвольный и насильственный «безнравственны» по существу. Декретом было воспрещено налагать штрафы и делать вычеты с рабочих и служащих как в частных, так и в общественных предприятиях. Заработная плата должна была выдаваться в полном размере. За нарушение декрета устанавливались санкции в судебном порядке. Все штрафы и вычеты, произведенные с 18 марта, должны были быть возмещены потерпевшим. Как видим, этот декрет был уже гораздо более тщательно разработан, в частности, были указаны и санкции, чего декрет о ночной работе булочников не предусмотрел¹.

Этот декрет имел еще большее значение, чем декрет о ночной работе. Система штрафов и вычетов, существовавшая в это время, резко сокращала и без того нищенский заработок рабочих.

Во время третьего процесса Интернационала Шален указывал, что у Крезо рабочего штрафуют на 50 франков, если он не донес на товарищей. Асси на процессе рассказывал, что на этом предприятии была создана «Страховая касса» («Caisse de prevoyance»), на содержание которой принудительно вычиталось с рабочих 2,5% заработной платы. Шален в своей коллективной защите правильно характеризовал мероприятие: эти обязательные вычеты для кассы «по существу являются лишь средством для удержания части заработной платы и выдачи рабочим в виде жалких нищенских крох»².

В письме одного железнодорожника в газету «Pêre Duchene» давалась типичная иллюстрация системы штрафов и общих условий работы: «Я — старый железнодорожный служащий, работаю уже 20 лет на Орлеанской железной дороге и всю мою молодость отдал на то, чтобы работать день и ночь по 18 и 20 часов в сутки, зарабатывая 1 франк 50 сантимов в день, или 45 франков в месяц... Полмесяца мы работаем днем, полмесяца ночью, с 4 с половиной часов вечера до 7 или 8 часов утра: разгружаем поезда, возим товары, без отдыха, как каторжные. За малейшую ошибку берут штраф от 2 до 5 франков, причем мы даже не догадываемся о причинах этих штрафов». Железнодорожные агенты по развозке товаров получают 90 фр. в месяц, но надо оплачивать ломового. «Служба начинается с 3 часов утра, а кончается в 7—8 часов вечера. На ночевку надо отправляться в город. Случается, что за месяц оштрафуют на 20 франков. За пятиминутное опоздание по утрам — 2 франка штрафа»³.

Характерно, что это письмо было вызвано декретом о ночной работе булочников. Таким образом, этот декрет нашел отклик у разных категорий рабочих.

Некоторые историки считают, что общего вопроса о заработной плате Коммуна не поставила. Это неверно. Во-первых, решение о максимуме жалованья в 15 фр. в день членам Коммуны и не выше 500 фр. в месяц другим работникам ввело новый принцип оплаты труда. И этот принцип, как мы знаем, был проведен во всех отраслях (например, в оплате всех чиновников, военных и т. д.). Во-вторых, приведенные в предыдущих главах примеры оплаты работников почты и телеграфа показывают, что работники Коммуны одновременно проводили повышение зарплаты низшим категориям служащих и рабочих.

Совершенно очевидно, что этот второй принцип Коммуна применяла или начинала применять и в других случаях, видимо, в первую очередь по отношению к учреждениям и предприятиям, находившимся в ее ведении.

¹ «Journal officiel», 29/VI. 1871.

² «Troisième procès de l'Association Internationale des travailleurs à Paris», Р. 1870, р. 102.

³ «Письма рабкоров Парижской коммуны», М. 1937, стр. 74—75.

Таким образом, уже в апреле Коммуна провела и осуществила ряд важнейших социальных мероприятий в интересах рабочего класса - реквизицию пустующих мастерских, отмену ночной работы в булочных, отмену штрафов и вычетов, регулирование заработной платы.

Энгельс отмечал, что социально-экономические мероприятия Коммуны фактически противоречили прудоновским теориям.

«Хотя прудонисты были в ней (в Коммуне — П. К.) сильно представлены, все же не сделано было ни малейшей попытки, на основе проектов Прудона, ликвидировать старое общество или организовать экономические силы. Напротив. К величайшей чести Коммуны, «живую душу» всех ее экономических мероприятий составляли не какие-либо nринципы, а... простая практическая потребность. Но потому-то эти мероприятия — отмена ночного труда пекарей, запрещение денежных штрафов на фабриках, конфискация закрытых фабрик и мастерских и предоставление их рабочим ассоциацхщм — соответствуют вовсе не духу Прудона, а духу немецкого научного социализма»¹.

В апреле Коммуной были приняты и другие социально-экономические мероприятия, относившиеся ко всему населению, и прежде всего, к трудящимся, — о квартирах, ломбарде, отсрочке платежей по обязательствам и др.

После 25 апреля Коммуна издала декрет о реквизиции пустующих квартир и передаче их в распоряжение жителей обстреливаемых серсальцами кварталов. Выполнение декрета было возложено на муниципалитеты. Еще во время осады народные собрания и клубы требовали занятия пустующих буржуазных квартир и помещений. Решение Коммуны было подготовлено общественным мнением. Оно означало тоже своего рода покушение на права частной собственности.

Другой вопрос, волновавший парижское население в течение ряда месяцев, касался сроков платежей по разным обязательствам. Он затрагивал не столько рабочих, сколько мелких торговцев и предпринимателей. Коммуна учитывала интересы мелкой буржуазии и хотела помочь ей. Уже 31 марта Коммуна предложила рабочим союзам, синдикальным палатам торговли и промышленности представить к 10 апреля свои соображения по вопросу о сроках платежей по разным обязательствам. 4 апреля Прото внес проект декрета о платежах, который, по его мнению, удовлетворит и мелких, и крупных коммерсантов. Вопрос был отложен до получения к 10 апреля предложений от рабочих синдикатов и от промышленности и торговли. 12 апреля Коммуна, по предложению Варлена (от финансовой комиссии) впредь до решения вопроса приостановила все судебные преследования за просрочку платежей.

Проект декрета был внесен в трех вариантах — Журдом, Тридоном и Белэ, а затем и Паризелем, и обсуждался Коммуной на четырех заседаниях.

В прениях указывалось, что проект Журда облегчит положение прежде всего рабочих и мелких торговцев. Франкель говорил: «Прежде всего нужно дать время мелким торговцам, чтобы предотвратить банкротства»².

¹ К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч., т. XV, стр. 59.

² «Протоколы», стр. 110.

Проект Белэ сводился к тому, чтобы разделить неоплаченные векселя на купюры, на 18 частей, уплачиваемых каждые два месяц (т. о. в течение 36 месяцев), провести общую конверсию означенных в векселях сумм и реализовать все векселя путем замены их ценностями, имеющими хождение наравне с банковыми билетами. Для проведення этих мер Белэ предлагал создать особую коммерческую ликвидационную контору под покровительством Парижской коммуны, с тем чтобы одна пятидесятая часть всех векселей была оплачена Коммуной за ее счет. Для мелких векселей (до 2 тыс. фр.) установили 3%, для крупных — 6%.

Белэ считал главным достоинством своего проекта то, что все векселя сразу пускаются в обращение. Он полагал, что его проект - «социалистический», и усматривал в нем «первую ступень социальной ликвидации». Он надеялся, что помощь Парижской коммуны деловому миру будет стимулировать и другие коммуны Франции. А по существу он возлагал на Коммуну обязательство финансировать буржуазию всех родов. Коммуна должна была субсидировать одну пятидесятую часть векселей и обеспечивать своим покровительством все коммерческие (и часто дутые) вексельные операции буржуазии.

Тридон, сперва предлагавший простую отсрочку платежей на три года, присоединился к проекту Белэ о создании специальной конторы.

Коммуна приняла за основу проект Журда. Декрет на три года отсрочил платежи по всем долговым обязательствам (по векселям, товарным накладным, заемным письмам и др.) без всяких процентов. Общая сумма долга разделяется на 12 равных купюр, погашаемых каждые три месяца начиная с 15 июля 1871 г.

Таким образом, Коммуна освободила мелкую буржуазию от задолженности, но (вопреки плану Белэ) не предполагала ее финансировать. Этот декрет должен был укрепить положение мелкой буржуазии Парижа и ее связь с Коммуной. Он явно показывал, с какой внимательностью относится Коммуна к положению мелкой буржуазии. Маркс писал, что эта мера Коммуны «спасла этот класс»¹.

Вопрос о ломбарде, давно волновавший парижское население, также привлек внимание Коммуны. Продажа вещей, заложенных в ломбарде, была приостановлена Коммуной в первые же дни, но надо было принять какие-то общие меры о ломбарде. На заседании 25 апреля Коммуна подробно обсуждала этот вопрос. Авриаль внес предложение вернуть бесплатно заложенные вещи стоимостью до 50 фр. и затем ликвидировать ломбарды. Защищая проект, Авриаль говорил. «Я представил настоящий проект декрета потому, что нужно показать, что мы заботимся о народе, который совершил революцию 18 марта. Народ, который ел черный хлеб, имеет право на внимание к своим страданиям, и чтобы удовлетворить его нужды путем законных мероприятий, нельзя останавливаться перед затратой нескольких миллионов»².

Арну, поддерживая проект, говорил: «До сих пор мы недостаточно заботились о трудящихся в смысле социальном; мы интересовались ими главным образом с точки зрения военной, а этого мало».

¹ К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч., т. XIII, ч. II, стр. 318.

² «Протоколы», стр. 252.

Вопрос о бесплатной выдаче заложенных вещей стоимостью до определенной суммы не вызвал возражений. Речь шла лишь об устранении спекуляции и форальностях при выдаче вещей. Гораздо больше возражений вызвал вопрос об упразднении ломбарда. Лефрансэ правильно указывал, что упразднить ломбард можно только создав другие аналогичные организации. «Если Коммуна восторжествует, как надо надо надеяться, то все, что составляет общественное призрение, убежища, дома призрения, ломбарды - все, несомненно, исчезнет. Но им будет соответстовать целая серия ноых экономических учреждений, которые вы не можете обрисовать в статьях декрета»¹.

Это было правильное и разумное соображение. Но большинство Коммуны думало о том, как быть с финансовыми обязательствами перед капиталистами, владельцами ломбардов. Очень немногие члены Коммуны стояли на позициях экспроприации частной собственности. Авриаль, например, говорил: «...владельцы ломбарда достаточно обогатились, мы не можем записать их имена в книгу государственных долгов. Они могут немного подождать». Ж.-Б. Клеман говорил: «...мы производим своего рода социальную ликвидацию. Мы должны облагать рантье в пользу неимущих»².

Но большинству более близка была позиция Журда, который сохранил священный трепет перед собственностью. «Уничтожить ломбард значит посягнуть на собственность, чего мы никогда еще не делали. Я не думаю, чтобы было благоразумно, полезно, умно действовать таким образом»³.

Журд, возражая против бесплатной выдачи вкладов в 50 франков, исходил из того, что в таком объеме нельзя будет вознаградить владельцев ломбардов, «а прибегнуть к насильственной мере по такому поводу значило бы учинить несправедливость в отношении компании» (т. е. владельцам). Журд считал, что «...опасно разорять ломбард, лишая его 15 млн.» Он собирался «уладить дело» с директором ломбарда, «...чтобы народ был удовлетворен...», чтобы общественное мнение не говорило о великодушии Коммуны за чужой счет⁴.

На заседании Коммуны 6 мая снова обсуждался этот вопрос. Докладчики финансовой комиссии Журд и Лефрансэ указывали, что число заложенных вещей до 50 фр. равно 1200 тыс. на сумму 12 млн. фр. Выдача этих вещей закладчикам займет 10-12 месяцев. Докладчики предлагали снизить стоимость бесплатно возвращаемых вещей до 20 фр., так как у рабочих имеются главным образом такие квитанции ломбарда.

Журд возражал против закрытия ломбарда, пока не будет создана какая-нибудь другая организация для общедоступного кредита. Ж.-Б.Клеман, Паризель, Авриаль, Урбен стояли за выдачу заложенных вещей стоимостью до 50 фр.

В конце концов декрет, опубликованный 6 мая, установил возвращение бесплатно из ломбарда вещей до 20 фр. (именно - мебель, платье, белье, постельные принадлежности, книги и инструменты). В общем предстояло вернуть владельцам около 800 тыс. вещей стоимостью до 8 млн. фр. Выдача вещей началась 12 мая.

¹ «Протоколы», стр. 254.

² Там же, стр. 255, 259.

³ Там же, стр. 256.

⁴ Там же, стр. 256, 307.

Комиссия труда и обмена подготовила вопрос о полной ликвидации ломбарда. Указывая, что ломбард является «лабораторией ростовщичества», комиссия намечала создание вместо ломбарда социальной организации, которая даст рабочему реальные гарантии помощи и поддержки в случае безработицы и болезни. Это учреждение Коммуны должно «защитить рабочего от капиталистической эксплуатации избавить его от необходимости обращаться к услугам ростовщиков».

Комиссия намечала вернуть заложенные вещи с погашением долга ломбарду в течение пяти лет, причем ряду лиц вещи возвращались бесплатно¹.

Общего решения о ломбарде Коммуна уже не успела принять. Был опубликован лишь указанный выше декрет, но и этот декрет был встречен рабочими очень горячо. Ведь в Париже было заложено 1700 тыс. предметов, и общая сумма закладов превышала 37 млн. фр. Половина этих предметов была заложена по 20 фр. и ниже.

Коммуна уделяла большое внимание вопросу о продовольствии Эли Реклю, например, констатировал, что даже в середине мая снабжение продовольствием было хорошим, на рынках были всевозможные продукты по сходной цене. Коммуна, кроме того, организовала муниципальные лавки и мясные, где цены были еще ниже обычных. В XVII округе был даже создан рынок, где все продавалось по пониженным ценам. Цена овощей в муниципальных лавках была на одну треть дешевле частных, мясо продавалось по 1 фр. 90 сантимов за кило вместо обычных 3 фр. — 3 фр, 60 сантимов².

На заседаниях Коммуны не раз возникал вопрос о снабжении. 17 апреля, например, было доложено, что заключены сделки для доставки припасов в Париж с севера и востока. На заседании 25 апреля делегат Комиссии продовольствия Виар сообщал Коммуне, что он имеет достаточные продовольственные запасы для продажи их муниципалитетам по нормальной цене. Продовольственное положение Парижа поэтому оставалось хорошим.

На эту сторону дела историки как-то мало обращали внимания, между тем нормальное снабжение столицы продуктами по дешевым ценам было одним из крупных социально-экономических завоеваний Коммуны. Этот успех Коммуны был особенно разителен по сравнению с первой осадой Парижа, когда трудящееся население голодало, а буржуазия обжиралась в шикарных ресторанах. Коммуна сумела наладить продовольственное дело очень хорошо. И даже враги не смогли сделать ей упрека в этом отношении.

§ 5. Финансовая политика Коммуны и Французский банк

Хотя Коммуна и находилась в состоянии войны, она все же сочла необходимым дать финансовый отчет о своих доходах и расходах. В заседании 2 мая Журд сделал подробный финансовый доклад³. Отчет этот охватывал период с 20 марта по 30 апреля, т. е. 40 дней. Общая сумма доходов равнялась 25 млн. фр. В различных кассах учреждений было найдено 4658 тыс. и в муниципальной кассе ратуши 1284 тыс. Всего на первые расходы Коммуна имела 5942 тыс. фр. От Французского банка было получено до мая 7750 тыс. фр. Главным доходом были октруа — 8467 тыс. — и табачная монополия — 1760 тыс. Прямые налоги дали только 110 тыс. Из 2 млн. фр., которые должны были заплатить железнодорожные компании, до мая было получено только 300 тыс.

¹ «Journal officiel», 1/V 1871.

² Elie Reclus, La Commune au jour le jour 1871, p. 283—284.

³ «Journal officiel», 4/V 1871.

Сумма расходов выражалась в 25 138 тыс. фр. Главный pacxoд шел на военные дела: на военную делегацию — 20057 тыс., интендантству - 1813 тыс., военным госпиталям — 182 тыс., баррикадной комиссии — 44,5 тыс., Центральному комитету — 15,5 тыс. Таким образом, на военные нужды Коммуна расходовала четыре пятых бюджета — 22 112 тыс. франков. Крупным расходом было финансирование муниципалитетов; на это тратилось 1444 тыс. Особенно крупные суммы получили муниципалитеты рабочих районов: XX (Менильмонтан) — 228 тыс., XIX (Бют-Шомон) — 200 тыс., XI (Попенкур) — 162,5 тыс., XV (Вожирар) — 160 тыс.; значительную сумму получил IV округ (Ратуша) — 123 тыс., — где, как мы знаем, особенно активно действовали в муниципальной комиссии рабочие. Зато ничтожные суммы были выданы муниципалитетам с буржуазным населением. Видимо, и активность этих муниципалитетов была незначительна. I округу (Лувр) дали 15 тыс., II (Биржа) — 5 тыс., VIII (Елиссйские поля) — 4 тыс., IX (Опера) — 16 тыс; только Пасси почему-то получил 32 тыс.

Некоторые историки издевались над тем, что на Комиссию по просвещению Коммуна потратила 1 тыс. фр., забывая, что расходы на просвещение шли через муниципалитеты, и в сумму 1440 тыс. франков, выданную округам, входили также и расходы на школы. Кроме того, Национальной библиотеке было выдано 30 тыс. фр.

Из других статей отметим расходы на комиссию общей безопасности — 235 тыс., по ведомству общественной благотворительности — 105 тыс.

Общественным организациям были даны лишь небольшие средства: ассоциации портных — 20 тыс. (вероятно, в связи с заказами военного ведомства), ассоциации металлистов — 5 тыс., ассоциации сапожников - 4662 франка.

Коммуна тратила деньги очень расчетливо, экономно и целесообразно.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу, посмотрим общий баланс приходов и расходов Коммуны за время с 20 марта по 24 мая ¹. За эти 66 дней общая сумма доходов Коммуны выражалась в 41 988 395 фр. (по словам Малона, за все время Коммуны ее бюджет равнялся 53 млн. ФР.). Суммы, взятые в разных государственных учреждениях, равнялись 6 млн., от Французского банка было получено 15 млн. (15040 тыс.), от железнодорожных компаний в качестве специального налога — 2 млн фр. Из налоговых поступлений на первом месте стоял доход с октруа — 13 217 тыс. Косвенные налоги — в первую очередь с табака - дали 2623 тыс., почта и гербовый сбор — 800 тыс., налог с рынков и торговли — 814 тыс., таможня — 55 тыс. фр. Прямые налоги дали 373 813 франков. Внесено было национальной гвардией 1 млн. фр. (эта сумма, вероятно, получилась из тех небольших организационных взносов, которые ежемесячно уплачивали национальные гвардейцы).

¹ Подсчеты бюджета Коммуны за 1—23 мая см. в работе: А.-С. Cherest, Le Bilan de la Commune «Le Correspondant.», t. 167, P. 1892, p. 459—482 et 681—709.

Как видим, Коммуна не имела возможности провести коренную перемену в системе налоговых поступлений. В частности, она не отменила октруа, хотя против этой меры стояли и бланкисты и прудонисты. Коммуна могла бы провести более решительные меры в деле перестройки налогового обложения, но для этого прежде всего нужно было иметь какие-то резервные суммы, т. е. взять в свои руки банк, но на это Коммуна не пошла.

Финансовому ведомству каждый день нужно было тщательно собирать всевозможные налоги, так как денег на расходы не хватало. Поэтому некогда было думать об изменении налоговой системы. Единственным новшеством было получение 2 млн. фр. с пяти частных железнодорожных компаний, находившихся в Париже, но и это было по существу взимание налога, который получался с компаний прежним правительством. Никаких дополнительных или чрезвычайных налогов и обложений с имущих классов Коммуна не вводила. На заседании Коммуны 29 марта Дюваль поставил вопрос о наложении секвестра на капиталы, вложенные Бонапартом в страховые общества, но этот вопрос никакого движения не получил.

По словам Малона, финансовое ведомство ежедневно собирало 500—600 тыс. фр. Коммуне не хватало на расходы до 200 тыс. в день, и их покрывали из банка. Интересно указание Малона, что 10 мая одна английская компания предлагала Коммуне 50 млн. фр. за ряд картин, находившихся в Лувре, но Комиссия финансов решительно отказала англичанам, считая неправильным продажу общенациональных ценностей¹.

Расходы Коммуны за эти 66 дней выразились в сумме 41 212 584 фр. Основная масса расходов падала на военные нужды. 31 млн. пошел на жалованье национальной гвардии, 1700 тыс. — на содержание добровольцев, 1688 тыс. — на расходы военного ведомства, 2882 тыс. — на интендантство, 150 тыс. — на постройку баррикад, 326 тыс. — на лазареты и больницы. Всего на военные нужды Коммуна истратила около 38 млн. фр. (37 939 тыс.), т. е. на гражданские расходы оставалось только 3,5 млн. фр. Иначе говоря, 92% всех расходов шли на военные нужды. Борьба против Версаля отнимала все силы Коммуны.

Из других расходов первое место занимало субсидирование муниципалитетов — 2 740 500 фр.; по этому разделу шло и финансирование школ и других культурных мероприятий. Расходы самой Коммуны и ее комиссий выражались суммой в 553 202 фр.

Эти данные позволяют сделать следующие выводы.

Во-первых, Коммуна была действительно настоящим раоочим, дешевым правительством, чуждым каких бы то ни было излишеств. Рабочие бережливо вели счет доходам и расходам. Стоимость армии Тьера в несколько раз превышала весь бюджет Коммуны. Коммуна дала образец того, как дешево обходится народу рабочее правительство. Маркс нисал: «Финансовые меры Коммуны отличались расчетливостью и умеренностью; она должна была ограничиться только мерами, совместимыми с осадным положением города»².

¹ В. Malon, La troisième défaîte etc., p. 165—166.

² К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XIII, ч. II, стр. 321.

Во-вторых, обращает внимание большой процент расходов на военные нужды. Враги и сомнительные друзья Коммуны не один раз твердили, что Коммуна мало тратила на образование, экономические мероприятия и т. д. Но для этих мероприятий не хватало но только времени, но и средств. Большую часть средств Коммуна была вынуждена тратить на борьбу против Версаля.

В-третьих, обращает внимание незначительность суммы, полученной от Французского банка. Французский банк был частным предприятием. Из 15 тыс. держателей акций 200 человек имели в своих руках больше половины акций. Весь цвет финансовой и промышленной аристократии находился во главе этой пары сотен акционеров. Французский банк не только финансировал крупнейшие предприятия Франции, но занимался (в частности, через свои отделения) и мелкими операциями, например учетом векселей до 100 фр. Поэтому и мелкая буржуазия была связана с этим банком.

К моменту захвата власти Коммуной во Французском банке имелос до 3 млрд. фр. всякого рода ценностей. Там было на 77 млн. звонкоЙ монеты, на 166 млн. банковых билетов, на 899 млн. государственны бумаг и векселей, на 120 млн. всяких ценностей в обеспечение банковыХ ссуд, на 11 млн. слитков золота и серебра. Кроме того, на храненИИ в банке находилось на 7 млн. драгоценностей, на 900 млн. ценных бумаг и на 800 млн. банкнот (без подписи кассира).

Однако фактический баланс был еще выше. Заместитель директор де Плек признавался в правительственной комиссии о восстании 1 марта, что слитков было вовсе не на 11 млн., как это числилось в ведомостях, а на гораздо большую сумму.

Везинье в своей книге указывал, что по балансам банка считалось 215 млн. фр. в золоте, а по словам Дю Кана, золота было на 520 млн фр., т. е. банком было скрыто золота на 300 млн.¹

Иначе говоря, по Французском банке реальных ценностей было значительно больше, чем значилось в книгах.

Надо еще добавить, что, кроме Французского банка, в Парнже находилось еще несколько крупных финансовых учреждений — «Crédit Foncier», «Crédit Mobilier», «Crédit Lyonnais» и т. д., ряд частных банков — Ротшильда, Фульда, Перейра и др.

Таким образом, в банковских учреждениях Парижа находились в это время колоссальные ценности, в том числе золотая наличность в несколько сотен миллионов франков. Больше того, все финансирование версальского правительства шло из Парижа. В момент организацин Коммуны у версальского правительства были большие финансовые затруднения. Тьер сказал директору Французского банка Рулану: «Мы нищи, как церковные крысы... мы обшарили все свои карманы и не смогли собрать больше 10 млн. франков, а мне надо по меньшей мере 200 млн.»²

Но этот финансовый рычаг не был использован Коммуной³.

¹ P. Vésinier, Comment a péri la Commune, P. 1892, р. 109.

² Du Camp, Les convulsions de Paris, v. III. p. 209.

³ О Французском банке см. работу О. Вайнштейна, Парижская коммуна и Французский банк, «Историк-марксист» №1, 1926.

Комиссаром банка был назначен один из самых умеренных членов коммуны, Белэ. В своих воспоминаниях он гордится тем, что его первая речь в Коммуне «произвела наилучшее впечатление как в Версале, так и в Париже». На второй же день Коммуны Белэ собирался подать в отставкy, так как Коммуна стала выполнять общегосударственные функции. Он остался в Коммуне только для того, чтобы обеспечить существование банка, кредита и пр.

Позиция Белэ была весьма проста. Он считал, что сохранение банка в полной неприкосновенности — самое важное дело для страны. Он думал, что захват банка «нанес бы ужасный удар правительству Версаля, Коммуне, стране, кредиту Франции и всему деловому миру»¹.

Больше того, даже простого занятия банка национальной гвардией по его мнению, «было достаточно для нанесения смертельного удара всей нашей системе бумажного обращения»².

Понятно, что заместитель директора Французского банка де Плек нашел для себя в Белэ весьма подходящего комиссара. Белэ самодовольно сообщал, что «персонал был очень доволен моим прнсутствием». Белэ всячески защищал независимость банка от Коммуны. Когда 12 мая предполагался обыск во Французском банке, Белэ помешал этому. Из-за этого намечавшегося обыска Белэ снова подал в отставку. Де Плек ездил к Белэ на дом, умолял его не уходить. По предложению де Плека Белэ с 21 мая совсем поселился в банке, чтобы его оберегать. После падения Коммуны де Плек помог Белэ бежать за границу и даже сам сопутствовал ему до Швейцарии. Надо добавить, что Белэ и де Плек были бретонцы и встречались до Коммуны в бретонских организациях.

Имея такого комиссара, де Плек мог производить любые махинации и обманывал Белэ, как ему было угодно. Французский банк выдал Коммуне всего около 15 млн. фр., а версальскому правительству он перевел из Парижа 257 млн., т. е. в 6 раз больше того, что истратила Коммуна за все время своего существования. Белэ считал совершенно нормальным систематические переводы денег из Парижа в Версаль и в другие пункты Франции — ведь надо было охранять кредит!

Когда зашла речь о бриллиантах императорского дома, которые, по некоторым сведениям, были скрыты в банке, Белэ послал своего уполномоченного в Версаль к директору банка, и тот прислал справку, что бриллианты не находятся в Париже. И Белэ считал, что версальскому документу можно вполне поверить.

Во Французском банке имелось до 9 млн. фр. денег, непосредственно принадлежавших парижскому муниципалитету. Эти деньги де Плек и выдавал Коммуне. Когда эта сумма была израсходована, де Плек (по его словам) получил от версальского правительства разрешение выдавать Коммуне новые суммы. При этом банк всячески затягивал выдачу денег. По мнению Белэ, «банк имел на это полное право». Только послав в банк отряд национальной гвардии, Коммуна добилась в мае получения нужных ей денег.

¹ Ch. Beslay, La vérité sur la Commune, 2 éd., Brux 1877, p. 80.

² Ch. Beslay, Mes souvenirs, 2 éd., Neuch. 1873, p. 394.

Охраняя банк, Белэ обеспечивал прежде всего благополучие Версальского правительства и его борьбу против Коммуны. Конечно, дело было не в Белэ. Он отражал, к сожалению, мнение большинства членов Коммуны. Белэ был близок к истине, когда говорил, что у Коммуны не было колебаний в смысле сохранения банка в неприкосновенности. Никто в Коммуне не предлагал мер против ограничения прав банка. В печати Коммуны тоже не было никаких предложений за захват банка. Газета «La Commune» (в № 20 от 9 апреля), говоря о банке, выражала пожелание, чтобы Коммуна «дала пример умеренности и примирения» (в это время газета усиленно агитировала за примирение с Версалем). Газета Гюстава Марото «La Montagne» («Гора») выдвинула мысль о том, чтобы вместо Французского банка само государство выпускало банковые билеты и франки, тем самым стало бы главным банкиром. Шла речь об организации «банка Коммуны», о «социальном банке», который избавит страну от вражеских действий капиталистов. Банк выпустит боны на тех же условиях, как и деньги, и этим Коммуна поможет укреплению кредита всех трудящихся»¹.

Это был перепев идей «народного банка» Прудона. Создание своего банка и выпуск банкнот, конечно, только подорвали бы финансовую систему Коммуны.

Несомненно, многие понимали, что Французскни оанк является птотом реакции. П. Груссе в письме военному министерству от 11 мая писал: «Французский банк, эта исключительно важная внутренняя стратегическая позиция, продолжает с 18 марта быть занятым 12-м батальоном. Он скрывает у себя тайный склад скорострельных ружей, которые обменены за пистонные ружья у дезертиров, опасавшихся обысков. Можно сказать, что банк является внутри Парижа постоянным генеральным штабом реакции и центром сбора всех бесчисленных версальских агентов, проникающих в Париж»².

Почему же Коммуна не попыталась взять в свои руки Французский банк?

Надо учесть, что мысль об экспроприации собственности буржуазии в те годы не была еще достаточно популярна даже в социалистических кругах. Мысль о социальной перестройке общества, так точно формулированная Марксом («экспроприация экспроприаторов»), не была усвоена ни бланкистами, ни прудонистами. Когда во время осады и в эпоху Коммуны в рабочих собраниях заходила речь о конфискации фабрик или мастерских, всегда указывалось, что владельцы получат известное возмещение. Захват банков казался чем-то совершенно невозможным.

Прудонистские теории исходили из того, что не производство, а обмен определяет хозяйственную жизнь общества. Поэтому нарушение оомена и кредита казалось самым опасным. Белэ выражал широко рапространенное мнение о том, что нарушение Коммуной обмена и существующей банковской и денежной систем означает крах всей экономики страны. Члены Коммуны скорее пошли бы на захват всех промышленных предприятий Парижа, чем на малейшее посягательство на банки. Ложная мелкобуржуазная теория помогла сохранению финансовой твердыни французской буржуазии.

А кроме того, сохранение в неприкосновенности всех банков Парижа вызывалось стремлением Коммуны привлечь на свою сторону известные слои буржуазии. Ведь долгое время Коммуна питала иллюзию, будто буржуазия не будет выступать против нее и как-то договорится с ней. Мелкая буржуазия в известной мере поддерживала Коммуну, и сама Коммуна рассчитывала на ее помощь и сочувствие.

¹ «La Montagne» № 11, 13/IV 1871.

² «L'Autographe», P. 1871, р. 172.

Наконец, члены Коммуны учитывали тот эффект, какой мог бы произвести во всей стране захват Коммуной банка. Ведь буржуазная печать с первых же дней начала называть коммунаров грабителями и ворами.

Все эти глубоко ошибочные соображения владели умами деятелей Коммуны. В результате Коммуна не использовала самое сильное оружие против Версаля — систему банков, мощные финансовые pecурсы Парижа.

Ленин накануне Октября писал: «...мы многому научились со времени Коммуны и не повторили бы роковых ошибок ее, не оставили ли бы банка в руках буржуазии, не ограничились бы обороной против наших версальцев (корниловцев тож), а перешли бы в наступление против них и раздавили их»¹. И большевики сразу же после Октябрьской революции взяли в свои руки банки и всю финансовую систему.

¹ В. И. Ленин, Соч., т. 26, стр. 22