§ 1. Состав Коммуны

Двадцать восьмого марта Коммуна была провозглашена на площади перед ратушей. Перед фасадом здания была поставлена большая трибуна, украшенная красными флагами и гирляндами зелени. Красные флаги закрывали центральную часть здания, и на их фоне виднелась скульптурная фигура Республики. Отряды национальной гвардии подходили к площади с музыкой, со знаменами, увенчанными красными колпаками. Во главе батальонов шли члены Коммуны; многие из них были в форме национальной гвардии. Батальоны выстраивались на площади с оркестрами впереди. Вокруг батальонов стояли десятки тысяч людей; мужчины махали шляпами, женщины — платками. Дети шныряли тут и там, забираясь на фонари, деревья, крыши. Играли оркестры, гремела «Марсельеза», поддержанная тысячами голосов. Сверкали штыки национальных гвардейцев, на набережной салютовали пушки.

В 4 часа Брюнель поднял саблю, давая сигнал национальной гвардии. На трибуну вышли избранные члены Коммуны и члены Центрального комитета. Асси огласил список избранных. Загремели оркестры. Раздалось громкое пение «Марсельезы» и грохот салютовавших пушек. Cотни тысяч людей, собравшихся на площади и на соседних улицах и площадях, приветствовали Парижскую коммуну.

Энтузиазм масс был необычаен. Даже враги признавали, что в Париже давно не видели такого импозантного зрелища и такого единодушного подъема. Парижский народ приветствовал свое правительство.

В Коммуну было выбрано 86 человек (вместо 90, так как некоторые кандидаты — Варлен, Делеклюз и другие — были избраны одновременно в нескольких округах).

В течение ближайших дней (до первых дней апреля) отказались от участия в Коммуне 21 человек. Это была прежде всего группа тьеристов в 13 человек (Тирар, Мелин, Адан и др.) и 6 гамбеттистов (Улисс Паран, Гупиль, Ранк и др.).

Таким образом, настойчивое стремление Центрального комитета национальной гвардии к созданию Коммуны путем всеобщего голосования сразу же оказалось наивной иллюзией. Буржуазия отнюдь не собиралась войти в состав нового правительства. Она увидела что является в Коммуне жалким меньшинством, и ушла из нее, ясно подчеркивая свое нежелание идти на какое-либо соглашение с рабочей властью. Даже левые республиканцы (гамбеттисты) не пробыли в Коммуне и десяти дней. И им было не по пути с пролетариатом.

В Парижской коммуне оставалось, таким образом, 64 человека (Бланки был уже арестован).

В социальном отношении почти половина оставшихся членов Коммуны были рабочие (28 человек); служащих было 8 человек, людей свободных профессий (журналистов и пр.) — 29. В Коммуне были две ведущие социалистические партии — бланкисты и прудонисты: 21 бланкист и примыкающие к ним, 20 прудонистов и близких к ним. Якобинцев было 12—14 человек. Из неопределенных в партийном отношении 10—12 человек большая часть примыкала к «большинству» (т. е. к якобинцам и бланкистам) и около одной четверти — к «меньшинству». Таким образом, в этом первом составе Коммуны около двух третей приходилось на «большинство» (бланкисты, якобинцы и примыкавшие ним), а одна треть — на «меньшинство» (прудонисты).

В составе Коммуны, по разным указаниям (Лавров, Малон), было около 18 членов Интернационала. По нашим подсчетам, эта цифра значительно выше — до 30 человек, т. е. половина состава Коммуны. Две трети членов Интернационала в Коммуне были рабочие. В партийном отношении члены Интернационала были преимущественно прудонистами.

Среди прудонистов выделялись левые прудонисты (можно сказать, коллективисты) — Варлен, Малон, Франкель, Асси — и прудонисты — Арну, Верморель, Лефрансэ, Пенди, Белэ, Тейс, Журд. Из бланкистов назовем Вайяна, Груссе, Прото, Ранвье, Риго, Тридона, Ферре, Флуранса, Эда, Шардона; из якобинцев — Делеклюза, Пиа, Гамбона, Бийорэ, Пюже.

В дополнение к тем биографиям участников Коммуны, которые были приведены в одной из предыдущих глав, мы даем краткую характеристику наиболее видных членов Коммуны, избранных 26 марта. Выше были помещены биографии четырех ведущих рабочих-прудонистов — Варлена, Франкеля, Малона и Асси. Здесь назовем прежде всего Авриаля и Тейса.

Авриаль (1840—1904) — рабочий-механик, был активным участником Интернационала и создателем синдикальной камеры механиков (участвовал в третьем процессе Интернационала), был начальником батальона, членом Центрального комитета 20 округов. В Коммуне был начальником легиона XI округа, членом Комиссий - труда, военной и исполнительной, руководил артиллерией. Это был активный и деятельный человек.

Первый плакат Коммуны.
Подпись: «Я хочу быть свободной! Это — мое право и я его защищаю».
На знамени подппсь. «Права парижсного народа. Коммуна»

Еще более видную роль играл в Интернационале Альбер Тейс (1839—1880), чеканщик по профессии. Он был одним из организаторов федерации синдикальных рабочих камер. В третьем процессе Интернационала он выдвинулся своей яркой речью, в которой резко критиковал капиталистическую систему. Это был хорошо образованный человек, очень уравновешенный, молчаливый, искусный организатор. Он был членом Центрального комитета 20 округов и Центрального комитета национальной гвардии. Тейс был послан руководить почтой и буквально в несколько дней восстановил дело. По словам Да Коста, «этот рабочий-чеканщик, который не имел никакого представления о чрезвычайно сложной организации (почте), сумел в восемь дней наладить функционирование этой громадной машины, все элементы которой были разрушены Тьером»¹. Тейс, кроме того, был членом Комиссий — труда и финансов. После поражения Коммуны он эмигрировал в Лондон. Там он поддерживал позицию Генерального совета, но в дальнейшем начал выступать против Маркса.

¹ G. Dа Costa, La Commune vécue, v. III, P. 1903, p. 47—48.

Правым прудонистом был старейший член Коммуны Шарль Белэ (1795-1878) инженер по профессии. Он был в 1848 г. главным комиссаром республики в департаменте Морбиан, участвовал в революционном движении при империи. Организовал производительную рабочую ассоциацию и обанкротился. Создавал по плану Прудона банк для рабочих и совсем разорился на этом. Был членом Интернационала, членом Центрального комитета 20 округов. В Коммуне он был членом Комиссии финансов и делегатом при Французском банке. Он являлся одним из главных сторонников того, чтобы никоим образом не трогать банки. Называя себя социалистом, Белэ на деле был самым заурядным либералом. Он твердил, что борьба рабочих и капиталистов неизбежно сгладится и что эти «два элемента труда» (!!) в один прекрасный день объединятся. Он без устали хлопотал о «единении капитала и труда», о создании «нового договора между трудом и капиталом». Книжка Бела о Коммуне полна сентенций о вреде революции, о гибельности коммунизма. По его словам, «теория упразднения буржуазии противна человеческой природе и истории»¹.

Гюстав Лефрансэ (1826—1901), учитель по профессии, был тоже видным членом Интернационала. Он выдвинулся как оратор в клубах и играл заметную роль во время осады, был членом Центрального комитета 20 округов и помощником мэра в XX округе. В Коммуне он состоял членом Исполнительной и Финансовой комиссий. Много работал в мэрии IV округа. Он принадлежал к прудонистам и был сторонником теории «коммунальной» революции. После поражения Коммуны был исключен из Интернационала за поддержку бакунистов.

Артюр Арну (1833—1895) сперва был радикалом, затем примкнул к социалистам-прудонистам. Этот талантливый журналист, довольно неустойчивый в своих политических взглядах, в период Коммуны скорее являлся радикальным республиканцем, чем социалистом. Он был членом Комиссий внешних сношений и продовольственной.

Среди бланкистов больше всех изучал научный социализм и Гегеля Эдуард Вайян (1840—1915). Он был инженер и врач по образованию, ряд лет учился в германских университетах (в Гейдельберге, Тюбингейне) и в Вене. Во время осады был членом Центрального комитета 20 округов, затем Центрального комитета национальной гвардии. В период Коммуны находился под некоторым влиянием Лондонского генерального совета Интернационала. Он не во всех вопросах шел с «большинством», но иногда голосовал с прудонистами. Во время Коммуны он был занят главным образом делами народного образования (как член комиссии по просвещению), но был также членом Исполнительной комиссии (обоих созывов), делегатом при министерстве внутренних дел.

После Коммуны Вайян был приговорен заочно к смертной казНи. Он поселился в Лондоне. Был тесно связан с Марксом. Участвовал в Лондонской конференции Интернационала (1871 г.). После Гаагского конгресса (1872 г.) вышел из Интернационала, как и все бланкисты. В дальнейшем был членом социалистической партии, редактпровал ряд газет. Во время первой мировой войны — социал-шовинист.

Вайян не выделялся ни ораторскими, ни организаторскими талантами, но все считались с его знаниями.

¹ Ch. Beslay, La vérité sur la Commune, Bruxelles 1877, p 49,64, 117, 189 etc.

Другим видным бланкистом был Эмиль Эд (1844—1888). Он учился фармацевтическому делу, был корректором, затем журналистом. Ещё юношей Эд вошел в бланкистские организации. За участие в деле Ла-Виллет (август 1870 г.) он был приговорен к смертной казни, но после 4 сентября освобожден. Состоял командиром рабочего батальона в Сент-Антуанском предместье, участвовал газете Бланки, был членом Центрального комитета национальной гвардии (после 18 марта). Во время Коммуны был одним из военных командиpoв Коммуны, членом Исполнительной комиссии и был в обоих составах Комитета общественного Ксения. После Коммуны и смерти Тридона Эд был руководителем бланкистской партии (Бланки был в тюрьме).

Крупную роль играл в Коммуне молодой бланкист Рауль Риго (1846— 1871). Это был своеобразный французский «нигилист», вечный студент. Он учился медицине, праву, математике. Участвовал в радикальных газетах «левого берега». Был связан с группой эбертистов (Тридон и др.). Издевался над религией, шумливо выступал на студенческих собраниях и демонстрациях против империи. Это был революционер, радикал, без социалистических тенденций. Был скорее якобинец, чем бланкист. Он десять раз арестовывался и привлекался к суду, главным образом по журналистским делам, из-за статей против религии, за восхваление Коммуны 1792—1793 гг. На одном из своих процессов, когда его адвокат просил суд о снисхождении, Риго высокомерно заявил суду: «Я не прошу вашего снисхождения. Когда мы будем у власти, мы не будем вам оказывать снисхождение».

Риго тщательно следил за секретными агентами полиции. Он ходил на политические процессы в одежде адвоката, записывал имена и приметы политических агентов и по спискам избирателей узнавал их адреса. После 4 сентября он был прикомандирован к полицейской префектуре и там изучал досье всех агентов императорской полиции. Часть этого материала он опубликовал в газете Бланки.

В Коммуне он был одним из наиболее активных работников. Был длеегатом при префектуре, затем прокурором Коммуны; был членом Комиссии общественнои безопасности и членом Исполнительной комиссии.

Риго был человек среднего роста, с высоким лбом и живыми глазами, с порывистыми движениями. Он героически погиб во время кровавой майской недели.

Его ближайший друг и друг Луизы Мишель, Теофиль Ферре (1845-1871), служащий, затем журналист, был неоднократно арестован и судим при империи. После 4 сентября был активным членом Комитета бдительности Монмартра и членом Центрального комитета 20 округов. В Коммуне вместе с Риго и Курне организовывал милицию, стоял за решительные меры, в частности против заложников. На версальском суде он отказался отвечать на вопросы и участвовать в судебном следствии. Версальцы приговорили его к смерти. Он умер мужественно.

Р. Риго

Т. Ферре

Это был активный человек, целиком отдававшийся революции. Он был низкого роста, с черной бородой, живой, подвижный, увлекающийся.

Из рабочих-бланкистов наиболее видными были Дюваль и Шардон. Эмиль Дюваль (1840—1871), рабочий-литейщик, был членом Интернационала, участником третьего процесса, секретарем Парижского федерального совета Интернационала. Он был одним из организаторов профессионального союза литейщиков. Был членом Центрального комитета 20 округов, Центрального комитета национальной гвардии и активно участвовал во всех революционных выступлениях после 4 сентября. При Коммуне был членом Военной и Исполнительной комиссий, делегатом при полицейской префектуре, активно участвовал в военной борьбе Коммуны. Во время наступления на Версаль 2—4 апреля Дюваль был взят в плен версальцами и расстрелян. Это был человек решительный, смелый, отдавший всю жизнь делу революции.

Шардон, рабочий-котельщик (по другим сведениям — печник, родился в 1830 г.), был активным членом Центрального комитета 20 округов и Центрального комитета национальной гвардии. В Коммуне был членом Военной комиссии, Комиссии общественной безопасности и комендантом полицейской префектуры.

Бланкист Паскаль Груссе (родился в 1844 г.), журналист, был (как и Риго) скорее республиканцем, чем социалистом. В Коммуне он руководил Комиссией внешних сношений и был членом Исполнительной комиссии. После возвращения из ссылки порвал с социализмом, сотрудничал с Жюль Верном и писал фантастические романы.

Эжен Прото (1836—1921), адвокат и журналист, правый бланкист, был в Коммуне делегатом Комиссии юстиции и Исполнительной комиссии. В дальнейшем резко выступал против Маркса.

Из якобинцев (кроме Делеклюза и Пиа, о которых шла речь в одной из предыдущих глав) видную роль играл Шарль Гамбон (1820-1887), адвокат и журналист. Он был членом Национального собрания 1848 г. и участником крайней левой Собрания; сослан на десять лет. В 1871 г. избран членом Национального собрания, но отказался от полномочий. Был послан Коммуной с приглашением к Гарибальди, и в Италии был арестован. Вернулся в середине мая; член второго Комитета общественного спасения и член Комиссии юстиции; в тяжелые майские дни он сражался на баррикадах и оставался на посту до конца.

Еще при империи нашумело дело в связи с его отказом от уплаты налогов. После Коммуны он продолжал агитировать за отказ от налогов, как за главное революционное средство («не давай своим тиранам-буржуа ни копейки»). Гамбон был небольшого роста, живой, пылкий, решительный, упорный. Позднее был членом социалистической партии.

Альфред Бийорэ (1818—1876), художник, занимал левые позиции в Коммуне, был якобинцем, членом ряда Комиссий (финансов, общественных служб) и членом Комитета общественного спасения. Выступал за закрытие буржуазных газет, за арест заложников и т. п.

§ 2. Организация власти

Важнейшей задачей Коммуны была организация власти. Белэ, председательствовавший как старейший член Коммуны на первом и отчасти на втором заседании, говорил на заседании 29 марта, о том, что задача Коммуны — ведать своими местными делами, «не переходить границы», т. е. не пытаться стать общенациональным правительством. Однако уже с первых дней конституирования Коммуна стала органом общенациональной власти.

Отдавая дань прудонистским предрассудкам, Коммуна отказалась от организации постоянного выборного президиума, который мог бы олицетворять собой руководящий центр Коммуны. Было решено избирать президиум (в составе председателя, двух членов и двух секретарей) только на неделю. Большинство Коммуны считало ее органом общенационального характера, что видно хотя бы из ряда заявлений о несовместимости мандата Коммуны с мандатом Национального собрания. Вопрос такого рода возник уже на первом заседании Коммуны, где эту несовместимость защищали Журд, Валлес и др. На втором заседании Делеклюз отказался от депутатского мандата, предпочитая сохранить мандат члена Парижской коммуны. При утверждении Коммуной итогов выборов было официально решено что звание члена Коммуны несовместимо со званием депутата Национального собрания. Так как последнее тоже не признало Парижскую коммуну, то тем самым всем предоставлялся выбор идти за Коммуну или за Версаль.

Вторым характерным моментом в деятельности Коммуны в эти дни было образование комиссий Коммуны. С самого начала шла речь не о создании каких-то отделов муниципалитета, а о руководстве ведомствами - бывшими министерствами. В этом тоже сказалось стремление создать не просто парижский муниципалитет, а правительство с общегосударственными ведомствами.

Было создано десять комиссий, аналогичных министерствам, - исполнительная, финансовая, военная, юстиции, общественной безопасности, продовольственная, труда и обмена (иногда называвшаяся Комиссией промышленности и обмена), внешних сношений, общественных служб, просвещения.

Функции отдельных комиссий Коммуны были намечены так.

Исполнительная комиссия. Она исполняла декреты Коммуны и решения других комиссий. «Она ничего не могла делать не докладывая Коммуне». Она должна была заседать непрерывно и как бы олицетворять Коммуну.

Военная комиссия «заменяла Центральный комитет национальной гвардии». Она ведала дисциплиной, вооружением, экипировкой национальной гвардии. Генеральный штаб подчинялся только ей. Она замещала собой военное министерство, обеспечивала безопасность Коммуны и наблюдала за активностью Версаля.

Продовольственная комиссия ведала продовольствием столицы. Она должна была обеспечить продовольствие по крайней мере на три месяца «До нового закона об октруа эта комиссия должна была сохранить этот налог».

Комиссия финансов должна была «на новой базе построить бюджет Парижа». Ей поручались вопросы Французского банка. На нее был возложен быстрый и экономный сбор налогов.

Комиссия юстиции должна была поставить судебное дело «на высоту демократических и социальных институтов».

Комиссия общественной безопасности ведала функциями общей полиции. «Она должна была следить за безопасностью республики и за всякими подозрительными гражданами».

Комиссия труда и обмена (на которую была возложена также забота об общественных работах и торговле) имела задачей «пропаганду социалистических доктрин». Она должна была найти средства поднять заработную плату и содействовать промышленности и коммерции, в частности иностранной.

Комиссия общественных служб ведала почтой, телеграфом, путями сообщения и т. д. Ей поручалось также «изучить пути для передачи железных дорог в ведение коммун Франции, не затрагивая интересов компаний».

Комиссия внешних сношений должна была ведать связями с коммунами страны на почве дружеских связей и подготовить федерацию,а при благоприятных условиях посылать своих представителей в различные государства Европы, особенно в Пруссию, когда будет выяснено ее отношение к Коммуне.

Комиссии по просвещению поручалась реформа школьного дела. Она должна была подготовить общий декрет о бесплатном, обязательном и чисто светском обучении. Число стипендий в лицеях должно быть увеличено¹.

¹ Lanjalley et Corriez, Histoire de la revolution du 18 mars, P. 1871, p. 158—160. По-видимому, это не официальный документ самой Коммуны, но он довольно точно передает характер созданных комиссий.

Э. Вайян

О. Авриаль

Таким образом, Коммуна намечала ряд задач, которые могла выполнять только общегосударственная власть, например охрану общей безопасности республики, руководство иностранной торговлей, дипломатические сношения с другими странами, передачу железных дорог коммунам и т. д.

При выборах комиссий выяснилось, что в наиболее решающих получили преобладание бланкисты. В Исполнительной комиссии было четыре бланкиста (Эд, Тридон, Вайян, Дюваль) и близкий к бланкистам Бержере, прудонист Лефрансэ и якобинец Пиа. В Военной комиссии было шесть бланкистов и один прудонист. В Комиссии общественной безопасности тон задавали бланкисты Риго, Ферре, Курне и близкие к бланкистам Уде и Ш. Жерарден.

Прудонисты преобладали в Комиссии финансов (Варлен, Журд, Белэ, В. Клеман) и в Комиссии труда и обмена (Малон, Франкель, Тейс, Авриаль и др. — здесь не было ни одного бланкиста).

Составы других комиссий были довольно пестрые. Так, в Комиссии юстиции были бланкист Прото, прудонист Верморель, республиканец Ранк, неопределенные в политическом отношении Лео Мелье, Бабик и Ледруа. В Комиссии внешних сношений были бланкисты Груссе и А. Арно, прудонист Авриаль, якобинец Делеклюз, республиканец Ранк и близкий к бланкистам Ш. Жерарден.

Совсем своеобразной комиссией оказалась Комиссия по просвещению: здесь были тьерист Леруа, три гамбеттиста — Гупиль, Лефевр и Робине, якобинец Мио, близкие к прудонистам Вердюр и Ж. Валлес.

Видимо, в эту комиссию включили тех, кого хотели связать с Коммуной, не давая, однако, ответственной работы. Как известно, избранные в Коммуну гамбеттисты, республиканцы и тьеристы в ближайшие дни отказались от полномочий. Во время существования Коммуны состав комиссии по нескольку раз менялся.

Руководящие комиссии ведомств были созданы, но надо было организовать и аппараты министерств. Саботаж чиновников, начавшийся по директиве Тьера, все более усиливался. Надо было сломить саботаж, поставить своих людей, по-новому поставить всю работу.

Кроме назначения своих людей в министерства. Коммуна посла комиссаров в ряд учреждений (часть их была назначена еще Центральным комитетом). В судебное ведомство был послан Прото, на почту - Тейс, на телеграф — Комбац, на монетный двор — Камелина, в государственную типографию — Алавуан и Дебон, на железные дороги - Поль Пиа и т. д.

Мы имеем ряд описаний, как происходило занятие учреждений Коммуной.

Тейс явился на почту по поручению Центрального комитета 27 марта. Директор почты Рампон после переговоров согласился иметь при себе двух делегатов, но немедленно дал приказ выслать из Парижа все документы и бумаги. Затем 30 марта он увез с собой кассу все марки и т. д. Он дал распоряжение всем служащим ехать в Версаль. Один рабочий известил Коммуну о сделанных Рампоном приготовлениях. Вечером 30 марта Тейс с отрядом национальной гвардии занял почтамт. Там было очень мало служащих. Одни встретили Тейса дружески, другие безразлично. Всем им Тейс велел оставаться на месте. Ночью Тейс обошел все помещения и сорвал рукописные объявления, приглашавшие служащих ехать в Версаль. Утром стали подходить другие служащие.

Тейс описал, как затем происходило дело: «Служащие собирались группами на большом дворе, разговаривали, спорили; некоторые хотели уйти. Этот пример мог заразить большинство. Я велел запереть все двери, поставил часовых и стал обходить собравшиеся группы, споря с ними и угрожая. Затем я дал всем приказ пойти на свои места»¹. Тейс отдал приказ об увольнении всех, кто не приступит к работе. Двое служащих (один из них был социалист) помогли Тейсу познакомиться с делом. Касса была пуста, марок не было, почтовые фургоны были отправлены в Версаль. Все руководящие чиновники скрылись.

Характерно, как проявилось расслоение среди почтовых служащих. Из высших почтовых чиновников ушло в Версаль 242 человека, осталось с Коммуной 85. Совсем другое отношение к Коммуне было у средних и особенно низших служащих. Из средних чиновников (sous-agents) ушло в Версаль 222 человека и осталось с Коммуной 907, из почтальонов ушло 132 человека и осталось 794, т. е. из высших чиновников осталась с Коммуной только одна четверть, из среднего персонала — четыре пятых, а из низшего — семь восьмых².

Тейс создал на почте «совет», куда вошли: он сам, его секретарь, генеральный секретарь, все начальники отделов, два инспектора и два почтальона. На всю руководящую работу были назначены новые люди из среднего и низшего персонала. Несколько почтальонов было выдвинуто на должности начальников почтовых отделений. Стали набирать новых служащих, сперва всех возрастов, а затем только с 16 до 19 и старше 40 лет (так как остальные должны были идти в национальную гвардию).

¹ Приложение к книге Lissagaray, Histoire de la Communa de 1871, P. 1929, p. 484.

² Laurent, op. cit., p. 21.

П. Груссе

Ж. Валлес

Версаль сделал все, что мог, чтобы сорвать работу почты. В Версальском дворце лежали груды писем в Париж, и они никому не отсылались. Правительство издало приказ конфисковывать и привлекать к ответственности всех, кто ее доставляет. Почта из Парижа разными путями все же доходила до провинции. Тьеровский министр юстиции жаловался (в конце апреля), что почтовое ведомство не сумело создать вокруг Коммуны эффективную блокаду и не в силах задерживать ее корреспонденцию.

В Париже после нескольких дней перебоя почта стала доставляться адресатам регулярно. Посылали курьеров в пункты за пределами Парижа, и те опускали письма в ящики, обслуживавшие версальскую почту. Пришлось, правда, терпеть и существование частных агентств для доставки писем в провинцию. Почта организовала также посылку воздушных шаров (из бумаги и из другого материала). К ним прикреплялись пачки разных воззваний, которые по мере полета отрывались. Так рассылались, например, программа Коммуны, прокламации к рабочим и крестьянам и другие воззвания.

И враги и друзья свидетельствовали, что почта за время Коммуны раоотала хорошо. Уже после разгрома Коммуны «Avenir liberal» (14 июля 1871 г.) признавал, что «никогда доставка почты не была лучше организована, чем при Коммуне».

Тейс наметил и новую оплату труда. Было намечено повышение оплаты работников низших категорий до 1200 фр. в год (т. е. примерно 1.5 раза), зато высшая ставка ограничивалась 6 тыс. фр. в год, что обозначало существенное сокращение прежних высших ставок.

Успешно боролась Коммуна с саботажем телеграфа. Парижский телеграф был на довольно высоком техническом уровне, например, уже широко практиковался аппарат Юза (печатавший телеграммы буквенным способом).

Версаль, кроме предложения чиновникам покинуть телеграф, дал распоряжение оборвать все телеграфные провода вокруг Парижа.

Нaчaльником телеграфа после 18 марта сперва был Комбац, служащий телеграфа. В прошлом он был в отрядах Гарибальди, участвовал в испанском восстании (1869), писал в газете «Marseillaise» и др. Позднее телеграфом руководил Повер, а впоследствии — делегация из трех человек и другие лица.

Чтобы заменить саботажников на телеграфе, были срочно организованы двадцатидневные курсы для телеграфистов. Тут, как и на почте, была выработана новая система заработной платы, при которой небольшие оклады были сильно увеличены, а оклады высших категорий значительно сокращены. Так, годовой оклад почтальонам был определен в 1400—1600 фр. (вместо прежних 800—1000), надзирателям - 1600—1700 фр. (вместо 1000—1200), служащим — от 1800 до 2400 фр, При этом служащие первой категории оставались при прежнем окладе в 2400, а для низшей группы оклады с 1400 поднимались до 1800. Инспекторам установили 4,5 тыс. (вместо 5—6 тыс.), директору - 5 тыс. вместо 15 тыс.¹

Эти любопытные данные дают яркую картину политики Коммуны в области заработной платы, почти не освещенную в литературе.

Как обстояло дело с саботажем в других государственных учреждениях, выразительно рассказал Арну: «Когда я с Паскалем Груссе вступил в министерство иностранных дел, привратник и полотер были нашими единственными проводниками и, не имея возможности дать нам других разъяснений, по крайней мере познакомили нас с расположением здания. Приходилось поэтому все создавать от начала до конца, все организовывать, начиная от ведения списков умерших и родившихся до подметания и освещения улиц»².

В «Journal officiel» то и дело печатались постановления и приказы, предупреждавшие, что все, кто не явится на работу, будут уволены. Одновременно делались обращения о приеме на работу. 29 марта «Journal officiel» призывал служащих военного министерства стать на работу под угрозой увольнения. В номере от 1 апреля начальник управления косвенных налогов Бастелика призывал тех, кто хочет пойти работать. 3 апреля призывали молодежь идти работать на телеграф п т. д.

Делегаты в управлении прямых налогов Комбо и Файе («Journal officiel» в номере от 3 апреля) заявляли, что 1500 человек персонала выполняют сейчас ту работу, которую раньше делали 10 тыс. чиновников. Здесь было привлечено к делу много рабочих из секций Интернационала.

Бесспорно, что административный аппарат министерств был быстро налажен. Серрайе в письме от 29 марта писал в Лондон: «...административный аппарат функционирует как нельзя лучше. Можно подумать что наши друзья получили специальную подготовку для этого». 15 апреля он писал: «Что касается административного аппарата, то можно только удивляться тому, как он работает. Весь аппарат раоотает без задержки...»²

¹ Laurent, op. cit., p. 189, 231.

² А. Арну, Народная история Парижской коммуны, Спб., изд. Глаголева, стр. 164.

³ «Письма деятелей I Интернационала в дни Коммуны 1871 г.», ИМЭЛ, 1933, стр. 19—20, 33.

Некоторые современные буржуазные «историки» обрушиваются на эту деятельность Коммуны. Французский журналист Талес в своей работе крайне негодовал на то, что Коммуна создавала свои министерства. Он писал: Коммуна инстинктивно «заполнила все места, все министерства, даже министерства юстиции и просвещения, притом без всякой непосредственной пользы; увлекаемая традициями 1793 года, Коммуна копировала павший строй; порой она воскрешала его, и - поразительный парадокс! — революционеры выбивались из сил, чтобы заставить правильно функционировать... старую машину завещанную империей»¹.

Распоясавшийся «историк» не изволил понять, что Коммуна должна была создать заново всю систему государственного управления Коммуна стремилась взять в свои руки все функции, потому что инстинктивно чувствовала себя государственной властью, а Талес огорчен, что пролетарская диктатура интересовалась судом, просвещением и т. п. Разгром старой государственной машины и создание новой Талес объявляет бюрократической затеей. Он всячески старается развенчать Коммуну.

Историк H. M. Лукин утверждал, что сломать саботаж чиновников и служащих Коммуне не удалось, что рабочий класс в целом был еще слишком неорганизован и политически незрел, чтобы выделить из своей среды достаточно многочисленные кадры разного рода администраторов, и в этом кроется одна из причин поражения Коммуны.

Это по сути дела ревизия взглядов Маркса—Ленина по вопросу о разрушении буржуазной государственной машины. Ведь дело шло прежде всего о разгроме государственной бюрократической машины, и поэтому нужны были не специалисты, а революционные рабочие, готовые сломать ее. Во-вторых, рабочий класс, создавая свое государство, сам вырастает как господствующий класс. Поэтому именно рабочие могут явиться администраторами и организаторами в период пролетарской диктатуры. Лукин по-меньшевистски трактовал проблему подготовки рабочих кадров. Наконец, неправильно было и утверждение, будто саботажа чиновников сломить не удалось. Конечно, шпионы, саботажники, вредители действовали активно, но в основном саботаж был разгромлен в первые же дни Коммуны. Даже буржуазные историки признают, что большая часть ведомств действовала хорошо.

Парижская коммуна не только разгромила буржуазную государственную машину, но и создала свой аппарат управления, опираясь на рабочих и социалистическую интеллигенцию, и наладила все основные отрасли государственного управления.

Кроме успешной работы почты и телеграфа, бесспорно успешно шло руководство всем сложным городским хозяйством столицы. Продовольственная комиссия, даже после версальской блокады, действовала сперебойно, и съестные припасы почти не поднялись в цене. Фпнансовое хозяйство Коммуны действовало прекрасно. Энергично развернула работу Комиссия по просвещению.

¹ К. Талес, Коммуна 1871 г., Лнг. 1925, стр. 96.

С лeгкoй руки Арну принято было бранить плохую работу префектуры полиции. Но эта критика вызывалась больше всего политическими разногласиями. Мелкобуржуазный республиканец Арну, восстававший против закрытия газет и пр., конечно, не мог примириться с репрессивными методами бланкистов Риго, Ферре и др. Надо сказать, что префектура выполнила очень большую работу, в частности, в борьбе против саботажа, шпионажа и т. д. Надо учесть также, что большинство Коммуны возражало против чересчур энергичной деятельности префектуры и в известной мере тормозило ее работу.

В целом парижские рабочие, не имевшие никакого опыта, оказались прекрасными организаторами сложной государственной машины.

Коммуна была своеобразной формой рабочего государства. Уже на первом заседании (28 марта) члены Коммуны отмечали, что Коммуна — организация особого рода. Груссе говорил: «Военный совет скорее, чем Коммуна». Клеман указывал: «Не нужно более парламентаризма». Тьерист Тирар, мотивируя свой отказ от полномочий, особенно подчеркивал, что Коммуна является «военным советом», что она за «неограниченные законы». На заседании 30 апреля Вайян говорил, что Коммуна наподобие первой Коммуны (1792—1793) должна быть «...совокупностью комиссий, работающих совместно, а не парламентом, где каждый стремится сказать свое слово»¹.

Этим членам Коммуна мыслилась не в виде парламента, где говорятся громкие речи, а в виде боевого органа, не ограниченного никакими законами, т. е. в виде своеобразной диктатуры.

Правда, были и другие течения. Так, например, Андрие считал, что «Коммуна должна быть собранием, обсуждающим и издающим декреты...» Члены Коммуны, по его мнению, не могут совмещать свою должность с обязанностью делегатов комиссий, нельзя быть и «законодателем и исполнителем»². Клеман предлагал, чтобы «...Коммуна не выступала как политическая власть»³, т. е. хотел, чтобы Коммуна была только муниципалитетом.

А Везинье, например, не признавал за Коммуной законодательной власти⁴.

Но вся практика Коммуны сводилась к тому, чтобы быть не парламентом, не говорящей машиной, а органом, соединяющим в себе и законодательную власть (все декреты шли от ее имени) и исполнительную власть, органом, руководящим судебной властью, контролирующим исполнение декретов и приказов и т. д.

В чем характерные особенности этой ломки государственной машины и создания Коммуной нового государства?

Прежде всего Коммуна исходила из той мысли, что должно быть создано государство в интересах народа, ради нужд рабочих. Поэтому Коммуна совсем по-иному подходила к выполнению всех государственных функций. Дело шло о народной власти, народных нуждах, вопреки интересам привилегированных классов.

Далее, Коммуна опиралась в борьбе против саботажа и при создании новой власти на новый класс, на рабочих. Не будь этого ведущего класса, Коммуна не имела бы основного резерва для выделения руководителей, организаторов, рядовых работников.

¹ «Протоколы Парижской коммуны», т. I, М. 1933, стр. 321.

² Там же, стр. 146.

³ Там же, стр. 22.

⁴ См. там же, стр. 241.

Поручая рабочим ведущую роль, Коммуна сумела разделить служащих государственных учреждений, она сумела перетянуть на свою сторону не только низшие категории служащих, но и среднее звено, особенно в учреждениях, непосредственно связанных с жизнью столицы (почта, телеграф, общественные службы, финансы и т. д.). Повальное бегство чиновников наблюдалось преимущественно в чисто бюрократических учреждениях (вроде министерства иностранных дел, внутренних дел и т. п.). Полное исчезновение чиновников этих министерств было только на руку Коммуне — конечно, для этих функций нужны были люди, на 100% новые.

Существенно, что уже в ближайшее время Коммуна не только выдвинула на ведущие роли новых, преданных людей, но и наметила новые пути руководства учреждениями.

Своеобразный совет служащих был создан не только на почте, но и в ряде других мест (например, в Национальной типографии).

Наконец, существенным элементом государственной работы Коммуны была и смелая политика в системе заработной платы, которая сильно поднимала оклады низших категорий служащих и рабочих за счет резкого сокращения высоких и привилегированных окладов. Это тоже был новый политический принцип — принцип социалистический. Этим сразу подчеркивался новый характер государственной власти Коммуны.

В эти же первые шесть дней Коммуна провела ряд других решений для слома старой государственной машины. Уже 29 марта был опубликован декрет о национальной гвардии: рекрутский набор был отменен, установлено, что «никакие вооруженные силы, кроме национальной гвардии, не могут создаваться в Париже или вводиться в него». Это означало отмену постоянной армии и вооружение всего народа. Декрет указывал, что «все способные к ношению оружия граждане входят в национальную гвардию»¹.

Этот декрет в десяток строчек был исключительным по своему политическому значению. Он означал решительный отказ от постоянных армий, этого орудия деспотизма, и передачу власти всему вооруженному народу. Маркс особо подчеркивал это важнейшее решение Коммуны, намеченное еще Центральным комитетом в его воззвании от 22 марта: «...В городе национальная милиция, защищающая граждан от власти (правительства), вместо постоянной армии, которая защищает правительство от граждан»².

Разъясняя смысл этого решения, Маркс писал в «Первом наброске «Гражданской войны во Франции»»: «Народу стоило только организовать эту милицию в национальном масштабе, чтобы покончить с постоянными армиями; это — первое безусловно необходимое экономическое Условие для всех социальных улучшений, сразу же устраняющее этот источник налогов и государственного долга и эту постоянную опасность правительственной узурпации классового господства... вместе с тем это вернейшая гарантия против иноземного нашествия, делающая Фактически невозможным дорого стоящий военный аппарат во всех других государствах; это — освобождение крестьянина от налога крови и от обильнейшего источника всех государственных налогов и государственных долгов. Здесь уже обнаруживается тот пункт, в котором Коммуна есть счастье для крестьянина, первое слово его освобождения. Одновременно уничтожена «независимая полиция», и ее головорезы заменены слугами Коммуны»³.

¹ «Journal officiel», 3/III 1871.

² См. «Архив Маркса и Энгельса», т. III (VIII), стр. 329.

³ Там же.

Рядом с решением об отмене постоянного войска надо поставить декрет об отделении церкви от государства. Это означало «сломать орудие духовного угнетения, «силу попов» (Маркс). Коммуна мотивировала свое решение тем, что «фактически духовенство было сообщником монархии в преступлениях против свободы». Декрет установил: «1. Церковь отделяется от государства. 2. Бюджет культов упраздняется». Движимые и недвижимые имущества церкви были объявлены национальной собственностью (заседание 2 апреля). Это означало также изгнание духовенства из школ. Это решение, по словам Энгельса, принадлежало к той категории реформ, «...от которых республиканская буржуазия отказалась только из подлой трусости, но которые составляли необходимую основу для свободной деятельности рабочего класса...»¹

Таким образом, разгромив полицию, бюрократию, генералитет, Коммуна нанесла удар и другому слою эксплуататорских классов - попам.

30 марта Коммуна приняла другое характерное решение, отмечающее своеобразие ее как нового вида государственной власти, — об организации муниципалитетов в округах Парижа. Прения по этому вопросу формулированы в «Протоколах» так: «...Опасно производить в данный момент муниципальные выборы... не нужно двоевластия... к тому же Коммуна фактически обладает муниципальной властью...»²

В этих мотивах сказывается прежде всего желание иметь единый полновластный орган, который бы соединил в себе и общегосударственные и муниципальные функции. Коммуна ясно себе представляла, что новые выборы в окружные муниципалитеты могли бы ослабить ее роль и создать двоевластие, опасное для ее существования. Поэтому она пришла к выводу об объединении муниципальной работы и общегосударственной в едином органе — в Коммуне. Коммуна поэтому возложила руководство округами на определенных членов Коммуны, избранных в своих округах. Членам Коммуны было разрешено «по их собственному выбору и под их личной ответственностью назначать комиссии для ведения дел». Эти комиссии и выполняли функции окружных муниципалитетов под руководством членов соответствующих округов Коммуны. Парижские рабочие на своем опыте убедились, что не может быть различия между государственной и местной властью и что в рабочем государстве вся власть во всех ее видах должна принадлежать рабочим.

Таким образом, и в этом новшестве (почему-то не оцененном историками Коммуны) выявилась одна из характерных черт пролетарского государства.

Важно было и другое политическое решение: о размерах жалованья членов Коммуны. Этот вопрос был решен 31 марта. Прения шли в том направлении, чтобы, во-первых, установить членам Коммуны вознаграждение за труд согласно общедемократическим принципам. Во-вторых, указывалось, что вообще каждое должностное лицо может получать не больше определенного максимума. Хотя это последнее решение не было принято, но установление оклада членов Коммуны послужило своего рода нормой, выше которой оклады фактически не поднимались. Вознаграждение членам Коммуны было определено в 15 фр. в день, т. е. равнялось заработной плате квалифицированного рабочего. Это был резкий разрыв с традициями буржуазного государства, где высшие чиновники, кроме высокого жалованья, имели всякого рода привилегии, средства на представительство, казенные квартиры, оплачиваемые государством, штат прислуги и т. д.

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т, XVI, ч. II, стр. 89.

² «Протоколы Парижской коммуны», т. I, стр. 30.

На следующий день было принято решение, согласно которому максимальный оклад служащих был определен в 6 тыс. фр. в год; при этом указывалось, что до сих пор высшие должности носили характер синекур.

В духе общего решения была затем установлена (12 апреля) такая оплата офицеров национальной гвардии: главнокомандующего — 500 фр. в месяц, генерала — 450, полковника — 360, майора — 300 фр. и т. д., кончая подпоручиком — 150 фр. Эта шкала относилась к действующим силам и была ниже для гарнизонных войск (например, майорам и штаб-лекарям платили в день 10—7,5 фр. в действующей армии и 5 фр. в гарнизонах).

На заседании Коммуны 30 марта было принято также важное решение, характеризовавшее отношение Коммуны к иностранцам (вопрос возник в связи с избранием в Коммуну австрийского подданного Франкеля). Коммуна заявила, что «знамя Коммуны есть знамя всемирной республики» и «звание члена Коммуны является более важным знаком доверия, чем звание гражданина».

Этим решением еще более подчеркивалось, что Коммуна рассматривала себя не только как общенациональный орган власти, но даже связывала себя с будущей всемирной республикой.

Одновременно Коммуна, конечно, резко отмежевывалась от Национального собрания и версальского правительства вообще; она говорила о себе, как о «единственной власти», а приказы и сообщения версальского правительства объявляла недействительными. За подчинение приказаниям версальского правительства чиновники отрешались от должности.

Наконец, в эти же дни были проведены некоторые экономические мероприятия для облегчения положения рабочих и мелкой буржуазии.

Прежде всего (29 марта) был издан декрет о квартирной плате. С начала осады вопрос об облегчении платежей по квартплате был одним из самых острых — пресса, клубы, митинги то и дело говорили о нем. Квартирная плата отнимала у рабочих и служащих большую часть заработка, тем более, что цены на квартиры из года в год росли. В «Journal officiel» (4 апреля) приводилась такая таблица: квартирная плата рабочего за одну комнату равнялась в 1852 г. 70 фр., в 1860 г.— 130 и в 1861 г. —180 (видимо, за терм).

Квартирная плата мелкого служащего за соответствующие годы Равнялась 300, 500 и 700 фр. и мелкого торговца — 600, 1000 и 1400 фр.

Декрет о квартирной плате имел такие существенные пункты. Квартиронаниматели освобождались от уплаты за квартиры за три квартала (последний квартал 1870 г. и январский и апрельский кварталы 1871 г.). Все суммы, которые за эти кварталы были внесены, засчитывались за последующие кварталы. Квартиронанимателям предоставлялось право в течение шести месяцев расторгнуть все договоры о найме квартир, но все требования о выезде с квартир отсрочивались на три месяца. Этим самым домовладельцы лишались права выселять жильцов, даже если срок договора окончился.

Коммуна отменила квартирную плату независимо от стоимости помещения, т. е. применила эту меру и к крупной и к зажиточной буржуазии. Пo-видимому, она учитывала то, что подавляющее большинство парижского населения (рабочие, служащие, мелкая буржуазия) будет охвачено декретом, и не придавала значения тому, что она облегчит положение и зажиточных слоев. Может быть, у нее была мысль в известной мере привлечь на свою сторону и их.

Декрет о квартирной плате приобрел большую популярность в парижском населении. «Pére Duchêne» в № 16 от 11 жерминаля писал: «Наконец, мелкие торговцы не будут разорены. Союз мелкой торговли и пролетариата будет скреплен хорошими декретами славной Парижской а коммуны».

Другой мерой, принятой в тот же день, была приостановка продажи вещей, заложенных в ломбарде. Это было предварительное решение общего решения вопроса о ломбарде. Вопрос о ломбарде был острым вопросом, о котором клубы напоминали из месяца в месяц. Приостановить продажу заложенных вещей значило сохранить бедноте те вещи, которые она теряла. Эта мера выявляла заботу Коммуны о рабочих и мелкой буржуазии, находившихся в тяжелом материальном положении.

§ 3. Роль рабочего класса

Первый, мирный период Коммуны продолжался 16 дней (18 марта — 2 апреля) или, точнее, 15 дней, потому что уже 2 апреля произошли первые столкновения с версальцами.

За эти дни в решениях Центрального комитета национальной гвардии и Коммуны, а также в печати Коммуны были охарактеризованы основные особенности новой власти. Конечно, в оценках не было единодушия, поскольку в руководстве Центрального комитета национальной гвардии и Коммуны действовали различные партии.

Характернейшей чертой этих дней был часто повторявшийся лозунг парижских улиц: «Это 89 год рабочих».

Очевидец Эли Реклю писал, что члены Коммуны «были люди национальной гвардии или рабочего класса... Все они были или претендовали быть врагами буржуазии и друзьями пролетариата»¹.

П. Лавров писал в это время: «В первый раз на политической сцене не честолюбцы, не болтуны, а люди труда, люди настоящего народа»².

Один из военных руководителей Коммуны, Россель, чуждый задачам Коммуны, тоже понимал, что дело шло о руководящей роли пролетариата. Он писал: «Когда образованная буржуазия делала свою революцию 1789 г., она делала ее не одна. Она призывала крестьян, чтооы сжигать замки, и рабочих, чтобы разрушить Бастилию. Рабочий сделал свое дело; теперь он требует себе платы»³.

«Pére Duchêne» в № 13 от 29 марта писал: «В Коммуне добрые реоята пролетарии смогут, наконец, добиться своих прав и получить полностью плоды своего труда».

Газета «La Commune» в № 13 от 1 апреля формулировала задачу Коммуны так: «...уничтожить привилегии и монополии, провести экономическое и интеллектуальное освобождение рабочих».

¹ Elie Reclus, La Commune au jour le jour 1871, p. 46.

² Письмо к Штакеншнейдер от 13—30 марта, «Голос минувшего» № 7 - 8, 1916, стр. 123.

³ L. Rossel, Papiers posthumes, P. 1871, стр. 235—236.

Совершенно правильно охарактеризовал Поль-Луи положение дела в Париже в это время: «Простой рабочий народ понял, что ему необходимо прежде всего овладеть правительственной властью, если он хочет добиться хоть какого-нибудь результата. Стоило лишь шевельнуться рабочим предместьям, чтобы рассеять в прах все дилетантские умствования Прудона, которыми он в течение 20 лет думал убаюкивать нароД»¹.

Фактически рабочий класс овладел властью и проводил меры, которые были нужны для трудящихся. Но не исчезла и теория содружества классов, сближения рабочих и буржуазии. Это была идея якобинцев, но ей отдавали дань и прудонисты и даже бланкисты.

Близкая к бланкистам, но достаточно беспринципная газета «Pére Duchêne», например, писала не один раз о содружестве классов. Возобновив после 18 марта издание, газета призывала (№ 6, 22 марта): «Объединимся! Справив свадьбу народа, посватаем буржуазию с пролетариатом и в ближайший праздник 14 июля, на грандиозном пиршестве на Марсовом поле, будем пить за федерацию производства и обмена, обновленных и освобожденных».

А через несколько дней эта же газета (№ 10 от 26 марта), в день выборов в Коммуну, заявляла: «Мы далеки от того, чтобы отделять народ от буржуазии, далеки от того, чтобы проповедовать ненависть и гражданскую войну. Мы хотим примирить всех граждан и показать, что народ и буржуазия, рабочие и хозяева, наемные труженики и капиталисты имеют одни и те же интересы и что благоденствие одних неизбежно ведет за собой благоденствие и других. Так сказал Прудон, мои патриоты».

Прудонистская газета «La Commune» в № 9 от 28 марта призывала «быть справедливым ко всем классам общества», а в следующем номере говорила о «союзе капиталиста и рабочего, но с тем, чтобы львиная часть не доставалась первому».

Прудонист Верморель в своей газете «L'Ordre» в № 2 от 21 марта тоже призывал к единению классов: «Нужно, чтобы буржуазия объединилась с народом, чтобы все, без различия классов и каст, большие и маленькие, богатые и бедные, образованные и неграмотные, объединили свои силы для спасения общего дела. Буржуазия поняла, что ее опасения химеричны и что ей нечего опасаться со стороны народа». Газета секций Интернационала вокзала Иври и Берси «La révolution politique et sociale» в № 4 от 23 апреля писала: «Народ и трудовая оуржуазия — едино суть; рабство девятнадцатого века, капитализм, рушится».

При этом создавалась целая теория, что есть «трудовая буржуазия» и «паразитическая», интересы которых якобы решительно расходятся. особенно подробно развивал эту теорию Жюль Валлес в «Cri du peuple», в № 20 от 22 марта. Паразитическая буржуазия — это такая, которая «лодырничает, которая из своих должностей делает коммерцию и из политики — ремесло», которая «ничего не производит, а только наживается, которая грабит при помощи системы подозрительных банков или при помощи бессовестных биржевых спекуляций». Это «бесстыдные спекулянты, которые грабят бедных и дают взаймы королям».

¹ Поль-Луи, История социализма во Франции, 1906, рус. пер., стр. 245.

Этой буржуазии Валлес противопоставляет «рабочую буржуазию» («bourgeoisie ouvrière»), «честную и мужественную, которая ходит в кепке в мастерскую, ходит в сабо по грязи в цехах, в холод и в жару остается у своей кассы и у конторки, в своей небольшой лавке или фабрике, за стеклами магазина или в стенах своей мануфактуры. Она глотает пыль и дым, ходит в синяках, обжигается перед станками или перед горном, опускает руки в тесто и присматривает за работой; она по своему мужеству и своим заботам — родная сестра пролетариата». Она тоже в неустойчивом положении, опасается разорения, банкротства и безработицы.

Валлес разумел, видимо, главным образом мелкую буржуазию. Таким образом, в ряде случаев этот лозунг сближения с буржуазией имел тот смысл, чтобы использовать в качестве резервов ту часть буржуазии, которая была против правительства и имела ряд общих интересов с пролетариатом (например, борьбу за упрочение республиканского строя, борьбу за льготы по квартирной плате и т. д.).

Однако продолжали крепко держаться и прудонистские идеи о слиянии классов и т. п. Мильер в газете «La Commune» в № 15 от 3 апреля заявлял, что пролетариат — единственный класс, способный спасти страну. Он писал: «Господствующий класс гниет и распадается, и французская цивилизация навеки погибнет, если дальше останется в руках этой развращенной олигархии. Кто может нас спасти? Пролетариат. Так же, как восемьдесят лет назад капиталистический режим заменил режим феодальный, так теперь труд поглотит капитал. И когда мы говорим о труде, то мы разумеем труд во всех его видах: сельскохозяйственный, промышленный, научный, художественный и коммерческий».

В этих словах Мильер подразумевал уже не пролетариат, а трудящихся в широком смысле слова, т. е. рабочих, крестьян, служащих, интеллигенцию и т. д.

Мильер утверждал далее, что как раньше два прежних класса (аристократия и буржуазия) слились и образовали буржуазию, так и теперь «буржуазия со своей стороны должна будет слиться с пролетариатом и будет представлять только один класс — народ». Таким образом, Мильеру представлялась идиллия — объединение трудящихся с эксплуататорами в единый класс. Так якобинские и прудонистские теории всячески запутывали головы парижан.

Рабочий класс всем представлялся как ведущая сила Коммуны, ио тенденции примирения, объединения всех классов, «слияния» пролетариата и буржуазии препятствовали четкому определению пролетарской тактики.